Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

– Вы не возражаете против записи? – спрашиваю я.

Титус крутит головой.

Ханна тихо отступает от стола и принимает позу настороженной совы на темно-зеленом бархатном диване позади нас.

– На сегодняшней вечерней церемонии вас будут чествовать за то, что вы посвятили свою жизнь помощи квинслендцам, живущим с ограниченными возможностями, – говорю я. Он кивает, внимательно следя за тем, как я массирую его эго. – Расскажите, с чего вы начали этот замечательный путь?

Он улыбается, указывая через мое плечо на Ханну, внимательно наблюдающую за нами и сидящую на диване так ровно, словно кол проглотила. Ханна с улыбкой встряхивает волосами, видя, что разговор зашел о ней.

– Больше полувека назад эта красивая женщина, сидящая вон там, родилась с поперечным дефицитом верхних конечностей, который известен как «амелия», – говорит Титус. – Она появилась на свет с врожденной ампутацией обоих предплечий. Фиброзная связка внутри оболочки развивающегося плода, которым была наша Ханна, привела к тому, что он рос в тесноте.

Он говорит совершенно спокойно, как будто читает рецепт блинчиков. «Взять сгустки крови, образовавшиеся внутри плода. Перемешать с четырьмя яйцами. Дать отстояться в холодильнике тридцать минут».

– Последовали трагически сложные роды, и мы потеряли горячо любимую мать Ханны. – Он на мгновение замолкает. – Но…

– Как было ее имя? – спрашиваю я.

– Простите? – ощетинивается Титус Броз, недовольный, что его перебили.

– Виноват, – говорю я. – Не могли бы вы сказать мне, как пишется имя вашей покойной жены?

– Ее звали Ханна Броз, так же, как и ее дочь.

– Извините. Пожалуйста, продолжайте.

– Ну… на чем я там остановился? – говорит Титус.

Я смотрю в свой блокнот.

– Вы сказали: «Последовали трагически сложные роды, и мы потеряли горячо любимую мать Ханны», а затем сделали паузу и сказали: «Но…»

– Да… но… – продолжает он. – Но мир и я были одарены ангелом, которому я поклялся, там и тогда, что он будет вести жизнь, наполненную всеми богатствами и чудесами, что доступны любому австралийскому ребенку, родившемуся в тот день. – Титус кивает Ханне. – Я сдержал свою клятву, – добавляет он.

Меня сейчас стошнит. Вопрос срывается с моих губ, но это не я задаю его. Кто-то еще внутри меня спрашивает об этом. Какое-то другое существо. Кто-то смелее. Тот, кто не плачет так легко.

– Вы хороший человек, Титус Броз? – спрашиваю я.

Кэйтлин кидает на меня быстрый взгляд.

– Простите, что? – потрясенно переспрашивает Титус. Он сбит с толку.

Я всматриваюсь в его глаза долгую секунду. И возвращаюсь к своей обычной ссыкливости.

– Я хочу сказать – что бы вы посоветовали другим квинслендцам, чтобы они, как вы, тоже могли сделать столько хорошего для своего великого штата?

Он откидывается на спинку кресла, изучая мое лицо. Поворачивается в кресле и смотрит сквозь великолепную прозрачную и чистую цельностеклянную стену; и обдумывает свой ответ, глядя, как пчелы обихаживают его розовые, фиолетовые, красные и желтые цветы.

– Не просить разрешения изменить мир, – отвечает он наконец. – Просто идти вперед и изменять его. – Титус складывает руки перед собой, сплетая пальцы, и задумчиво опирает на них подбородок. – Честно говоря, думаю – это было осознание того, что никто этот мир за меня не изменит, – продолжает он, глядя в безоблачное синее небо. – Никто не собирался делать эту работу вместо меня. Мне пришлось заняться этим ради всех других детей, таких, как моя Ханна. – Он поворачивается обратно к столу. – Все это и привело меня к моему сюрпризу. Я приготовил небольшой сюрприз для сегодняшних гостей.

Его губы влажные. Его голос дребезжащий и слабый. Он улыбается Кэйтлин змеиной улыбкой.

– Хотите взглянуть на него?

Кэйтлин кивает – да.

– Тогда смотрите, – говорит Титус, не двигаясь в кресле.

Кэйтлин осторожно наклоняется вперед и снимает красную шелковую ткань. Это прямоугольный стеклянный ящик. Чистое и прозрачное стекло, такое же, как в стеклянной стене перед нами. Идеальные кромки, будто весь ящик каким-то образом сделан из одного цельного листа стекла. Внутри стеклянного ящика – искусственная конечность, закрепленная на маленькой скрытой металлической подставке. Правое человеческое предплечье и кисть держатся на подставке так, словно плавают в воздухе.

– Это мой дар Квинсленду, – говорит Титус.

С тем же успехом там могла бы быть моя рука. Или рука Кэйтлин. Так реально она выглядит. От цвета и текстуры кожи до естественных пятен слезающего загара на предплечье и молочно-белых полосок на ногтях, напоминающих восходящую луну. Эти молочные луны заставляют меня вспомнить день, когда я учился водить машину с Дрищом. Веснушки на этом протезе заставляют меня вспомнить счастливую веснушку на моем указательном пальце. Есть что-то мрачное в создании этой превосходной конечности. Я знаю это в глубине души и ощущаю костью своего потерянного пальца.

– Человеческие ощущения, человеческие движения, – продолжает Титус. – В течение последних двадцати пяти лет я нанимал и привлекал лучших мировых инженеров и специалистов по человеческой анатомии, чтобы преобразить жизнь детей с отсутствующими конечностями, таких же, как моя Ханна. – Он смотрит на ящик так, словно это новорожденный ребенок. – Запишите это слово в вашем блокноте и подчеркните, – говорит он. – «Электромиография».

Я записываю это слово в блокнот. Я не подчеркиваю его, потому что слишком занят подчеркиванием других слов: «Наркотическая империя финансирует науку?» История из четырех слов. Я могу уместить ее и в три. «Наркотики финансируют исследования». «Наркотики покупают…»

– Это прорыв! – заявляет Титус. – Это только прототип. Внешняя высокоточная оболочка анатомической формы на силиконовой основе. Революционная. Трансформирующаяся. Нарочито не привлекающая внимания. Подлинно сдержанный внешний вид гармонично сочетается с механической начинкой, использующей электромиографию – ЭМГ – для передачи сигналов от мышц, имеющихся в пределах остатка ампутированной конечности, и управления с их помощью движением протеза. Электроды, прикрепленные к поверхности кожи, считывают эти ЭМГ-сигналы; и эти прекрасные и информативные человеческие сигналы усиливаются и обрабатываются сервомоторами, встроенными в нескольких точках вдоль конечности. Настоящее движение. Настоящая жизнь. Вот так мы меняем мир.

В комнате на мгновение воцаряется тишина.

– Это замечательно, – произношу я. – Полагаю, нет никаких границ применения этого.

Титус сияет и смеется, посматривая на Ханну позади нас.

– Жизнь без ограничений, а, Ханна? – говорит он.

– Жизнь без пределов, – откликается та.