Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

И у мамы с Лайлом нет няньки, чтобы присматривать за мной и Августом по субботам.

Сейчас весна 1986 года. Я уже старший школьник. Вместо того чтобы ловить ворон, глядя в окна Даррской государственной школы, я теперь каждый день вместе с Августом езжу на автобусе в Иналу, в Ричлендскую государственную старшую школу, чтобы ловить ворон уже там. Мне тринадцать лет, и как любой уважающий себя квинслендский подросток с погрубевшим голосом и окрепшими яйцами, я жажду испытать новые приключения, вроде того, чтобы провести все субботы месяца вместе с Лайлом, участвуя в его героиновых делишках. Я невзначай напоминаю маме о нашем с Августом горячем очаровании горящими предметами, когда мы без надзора взрослых. О, только на днях, – упоминаю я, – я видел, как Август поджег облитый бензином глобус, который мы нашли выброшенным рядом с корзиной благотворительного общества «Линия жизни» в Оксли. «Предадим весь мир огню!» – закричал тогда я сам, глядя, как Август держит свое увеличительное стекло над Австралией, и жаркая апокалиптическая точка сфокусированного солнечного света накрывает город Брисбен.

– Я закину их в бассейн Джиндейли, – говорит Лайл. – Они смогут поплавать несколько часов, мы с Тедди обстряпаем дела, а потом подхватим их по дороге домой.

Мама смотрит на нас с Августом.

– Вам что осталось сделать из домашнего задания?

– Только математику, – отвечаю я.

Август кивает. Мне то же самое, что и Илаю.

– Вам следует сначала делать математику, чтобы избавиться от трудностей первым делом, – советует мама.

– Иногда в жизни такой способ не работает, мама, – возражаю я. – Иногда просто невозможно избавиться от трудностей первым делом.

– Поговори мне еще! – фыркает она. – Ну ладно, вы можете пойти в бассейн, но вам обоим лучше приготовить все уроки к тому времени, как я вернусь домой.

Это не проблема. Но когда мы добираемся до бассейна Джиндейли, то обнаруживаем, что он закрыт и вода слита, так как владелец решил выложить его изнутри новой плиткой.

– Черт! – рявкает Лайл.

Тедди сидит за рулем, поскольку он хозяин этой оливково-зеленой «Мазды»-седан 1976 года, даже весной напоминающей раскаленную печь, с обжигающими виниловыми коричневыми сиденьями, к которым я прилипаю нижней стороной бедер, и Август тоже, так как у нас одинаковые серые шорты из спортивного универмага.

Тедди смотрит на часы.

– Через семь минут мы должны быть в Джамбори-Хайтс.

– Черт! – повторяет Лайл, качая головой. – Погнали.

Мы подъезжаем к двухэтажному дому в Джамбори-Хайтс. Этот дом с большой алюминиевой гаражной дверью выложен из желтого кирпича, передняя лестница поднимается по фасаду на площадку, где маленький мальчик-маори лет пяти увлеченно скачет на одном месте через розовые пластиковые прыгалки. На улице так жарко, что воздух в автомобильном окне с моей стороны колышится прозрачными призрачными струями над раскаленным асфальтом.

Лайл с Тедди выжидают секунду, чтобы изучить обстановку вокруг, смотрят в зеркало заднего вида в салоне и в боковые зеркала. Тедди щелкает кнопкой багажника. Они выходят из «Мазды» одновременно и направляются к корме машины. Багажник хлопает.

Лайл возвращается к передней пассажирской дверце с синей пластиковой коробкой-холодильником и наклоняется внутрь машины.

– Вы оба просто сидите здесь и ведите себя хорошо, ясно? – произносит он и делает движение, собираясь закрыть дверцу.

– Ты, по ходу, шутишь, Лайл, – говорю я.

– Что такое?

– Здесь, поди, градусов пятьдесят, – продолжаю я. – Мы поджаримся ровно за десять минут.

Лайл вздыхает. Очень глубоко вздыхает. Он оглядывается вокруг и замечает небольшое деревцо у тропинки.

– Хорошо, подождите вон там под деревом.

– И что мы скажем, если сосед выйдет и спросит нас, зачем мы сидим под его деревом? – интересуюсь я. – «Просто проворачиваем быструю сделку с наркотой, приятель. Не бери в голову»?

– Ты действительно начинаешь меня раздражать, Илай, – шипит Лайл, сильно хлопая дверцей.

Затем открывает дверцу со стороны Августа.

– Ладно, идемте, – ворчит он. – Но ни одного гребаного слова!

Мы проходим мимо малыша со скакалкой, и он смотрит на нас; желтая сопля свисает у него из-под носа.

– Привет, – говорю я.

Пацан не произносит ни слова. Лайл стучит кулаком по защитной решетке в дверном проеме.

– Это ты, Лайл? – доносится из темной гостиной. – Заходи, брателло.

Мы входим в дом. Сперва Лайл, за ним Тедди, потом Август, и после всех я.

Двое маорийцев сидят в коричневых креслах по обе стороны пустого трехместного дивана. Дым заполняет гостиную. У каждого мужчины по полной пепельнице на подлокотниках их кресел. Один из мужчин тощий, с маорийскими татуировками на левой щеке; другой же самый толстый человек, которого я когда-либо видел в жизни, и именно он разговаривает.

– Лайл, Тед, – бросает он в качестве краткого приветствия.

– Эзра, – отзывается Лайл.

На Эзре черные шорты и черная свободная майка, а его ноги настолько толстые, что жир свисает через коленные чашечки и делает середину его ног похожей на лица моржей, только без клыков. Не то чтобы я горю желанием подробно задерживаться на размерах этого человека, однако его футболки вполне достаточно, чтобы сделать тент для «Мазды» Тедди, припаркованной снаружи на солнце.

Тощий мужчина, наклонившись вперед в кресле, чистит вареный картофель в миске на переносном столике.

– Черт побери, Лайл, – улыбается Эзра, глядя на нас с Августом. – Это какое-то высшее воспитание, друг мой, – брать с собой детей на наркосделки. Ты просто родитель года. – Эзра хлопает себя по ноге и смотрит на своего худого синемордого от татуировок друга, который молчит. – Papara года, ты глянь!

– Это не мои дети, – говорит Лайл.

В гостиную входит женщина.

– Ну что ж, тогда я заберу их себе, если они не твои, Лайл! – улыбается она нам с Августом и садится на диван. Она босая, в черной безрукавке. Маорийка с племенной татуировкой на правом предплечье. Линия из вытатуированных точек пересекает ее правый висок. Она пристраивает перед диваном отдельный складной столик с морковью, сладким картофелем и четвертинкой тыквы, который принесла с собой.

– Прости, Элси, – объясняет Лайл. – Это дети Фрэнки.

– Я и подумала, что они слишком красивы для того, чтобы быть твоими tamariki tane , – говорит она.

Элси подмигивает Августу. Тот улыбается в ответ.

– Сколько лет ты присматриваешь за этими мальчиками, Лайл? – спрашивает Элси.

– Я знаю их лет восемь-девять, – отвечает Лайл.

Элси смотрит на нас с Августом.

– Восемь-девять лет? – повторяет она. – А вы как считаете, ребятки? Думаете, будет справедливо сказать, что теперь вы его дети?