Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

Отец кивает через забор на нашу соседку Памелу Уотерс, стоящую на карачках в своем саду и выдергивающую сорняки из ряда оранжевых гербер.

– Потом Пэм идет в гастроном на Барретт-стрит и покупает три ломтя ветчины, но Макс оставил окно витрины открытым на два часа, и все эти кусочки вкусной ветчины оказались заражены сальмонеллой, и Пэм отбрасывает коньки через две недели, а врачи не могут разобраться, что это было; а это была ветчина и салатовый ролл с багетом на веранде.

– Так значит, мои куски бутерброда могли бы однажды убить миссис Уотерс?

– Да, что-то я сразу не подумал. Ладно, можешь кормить гребаных птиц.

Мы сгибаемся от хохота. Мы наблюдаем за ибисом некоторое время.

– Пап.

– Да.

– Можно тебя кое о чем спросить?

– Да.

– Ты хороший человек?

Отец смотрит на одноногого ибиса, пытающегося прожевать и проглотить кусок белого хлеба из нарезки.

– Нет, пожалуй, нет, не сказал бы, – отвечает он.

Мы молча смотрим в окно.

– И из-за этого мама от тебя сбежала?

Он пожимает плечами. Кивает. Может быть, и нет. Вероятно, да.

– Я предоставил ей множество причин для побега, – говорит он.

Мы еще немного наблюдаем за ибисом, подпрыгивающим и изучающим двор.

– Я не думаю, что ты плохой человек, – произношу я.

– О, спасибо, Илай, – говорит он. – Я не забуду отразить это сердечное мнение в своем резюме для следующей работы.

– Дрищ когда-то был плохим человеком, – говорю я. – Но он стал хорошим.

Отец смеется:

– Я очень ценю, когда ты сравниваешь меня со своими друзьями-убийцами.

И тут мимо нашего дома проезжает желтый «Форд-Мустанг». Тот же самый человек за рулем. Крупный парень. Черные волосы, черные усы, черные глаза, пристально разглядывающие нас, пока он проезжает мимо дома. Папаша так же пристально смотрит на него в ответ. «Мустанг» едет дальше по улице.

– Что ему надо, черт побери? – недоумевает отец.

– Я видел его на прошлой неделе, – говорю я. – Я сидел на скамейке рядом со станцией Сандгейт, а он смотрел на меня из машины.

– Кто он, как ты думаешь?

– В душе не гребу.

– Постарайся, глядь, не ругаться так много, ладно?

Во второй половине дня звонит телефон. Это мама. Она звонит из телефонной будки на станции Сандгейт. Она напугана. Она плачет. Она не может пойти в дом сестры Патриции, потому что он найдет ее там. Тедди знает про дом сестры Патриции.

Я убью его нахер. Я всажу ему в почку нож.

Я кладу трубку на рычаг.

Отец в гостиной смотрит документальный фильм Малкольма Дугласа о дикой природе. Я сажусь через одну диванную подушку от него.

– Она нуждается в нас, папа, – говорю я.

– Что?

– Мы нужны ей.

Он знает, о чем я думаю.

– Ей больше некуда идти.

– Нет, Илай, – произносит отец.

По телевизору путешественник Малкольм Дуглас засовывает правую руку в грязную яму в мангровых зарослях.

– Я освобожу книжную комнату. Она сможет помогать по дому. Всего несколько месяцев.

– Нет, Илай.

– Разве я когда-нибудь просил тебя о чем-то?

– Не делай этого, Илай, – говорит он. – Я не могу.

– Могу я хоть раз попросить тебя об одной-единственной вещи?

Малкольм Дуглас где-то далеко на севере Квинсленда вытаскивает яростно сопротивляющегося краба из грязевой ямы.

Я встаю и подхожу к переднему окну. Отец знает, что я прошу его о правильном деле. Одноногий ибис подпрыгивает, подпрыгивает и наконец летит над домами по Ланселот-стрит. Ибис знает, что это правильная вещь, которую нужно сделать.

– Знаешь, папа, что мне однажды сказал один хороший человек? – спрашиваю я.

– Что?

– Весь смысл жизни в том, чтобы поступать как правильнее, а не как легче.

Ее летнее платье поношено и растянуто. Она стоит босиком у телефонной будки на вокзале. Мы с Августом ждем, что она улыбнется, потому что ее улыбка – это солнце и небо, и она согревает нас. Мы улыбаемся ей, подбегая к телефонной будке. У нее нет ничего. Ни багажа. Ни туфель. Ни сумочки. Но она все равно непременно улыбнется – это краткое небесное событие, когда она улыбается, начиная с правого уголка рта, вздергивая верхнюю губу; и она говорит нам этой улыбкой, что мы не сумасшедшие, что мы правы во всем, это просто Вселенная ошибается. И она видит нас и сияет своей улыбкой, и оказывается, что Вселенная права, а эта улыбка неправильная, потому что у мамы не хватает двух передних зубов.

По дороге домой со станции все молчат. Отец сидит за рулем, а мама рядом с ним на переднем пассажирском кресле. Я сижу за ней, и Август рядом со мной периодически тянется к маме левой рукой и успокаивающе поглаживает ее по правому плечу. Я вижу мамино лицо в зеркало заднего вида. Ее верхняя губа мешает ей улыбаться, потому что она опухшая. Вокруг левого глаза черный синяк. На белке глазного яблока кровоизлияние от лопнувших сосудов. Я выколю ему глаза. Я выколю его гребаные глаза.

И только когда отец заезжает на нашу подъездную дорожку, молчание нарушается. Это первые слова мамы, обращенные к папе, которые я когда-либо слышал.

– Спасибо, Роберт, – произносит она.

Мы с Августом разгребаем гору книг в папашиной библиотечной комнате. У нас не хватает коробок, чтобы сложить их все. Здесь, наверно, тысяч десять книг в мягких обложках и, в свою очередь, тысяч пятьдесят мокриц, снующих по их страницам.

Август пишет в воздухе. Книжная распродажа.

– Ты гений, Гус.

Мы вытаскиваем старый стол, который валяется у папаши под домом. Книжный лоток мы обустраиваем на пешеходной дорожке, прямо возле нашего почтового ящика. Мы делаем вывеску из папашиной картонной пивной коробки, намалевав на пустой коричневой внутренней стороне: «БРЕКЕНРИДЖСКАЯ КНИЖНАЯ НАХОДКА – ВСЕ КНИГИ ПО 50 ЦЕНТОВ».

Если мы продадим десять тысяч книг, то заработаем пять тысяч долларов. Этого достаточно маме на залог для аренды квартиры. Этого достаточно, чтобы она купила какие-то туфли.

Мы с Августом таскаем стопки книг в мягкой обложке из библиотечной комнаты к нашему лотку, пока мама с папой пьют черный чай и разговаривают о старых временах. У них есть словечки и выражения, понятные лишь им двоим. И я осознаю, что они когда-то были любовниками.

– Но ты даже не любишь стейк, – говорит отец.

– Я знаю, – говорит мама. – А то, что они подавали, было таким жестким, что его можно было подкладывать под ножку шаткого стола. Но пара девчонок показали мне, как вырезать кружок мяса близко к кости из любого старого кенгуру, сбитого на дороге, и делать его похожим на филе миньон.

Они заботились друг о друге еще до того, как возненавидели друг друга. В глазах отца сейчас мелькает что-то живое, то, чего я никогда не видел раньше. Он так внимателен к ней. Не в своей фальшивой манере, как он обычно делает, когда ему нужно кого-то очаровать. Отец смеется над тем, что она говорит, и то, что она говорит, – смешно. Мама с черным юмором рассказывает о тюремной еде и бурных приключениях прошлых пятнадцати или около того лет ее жизни.