Трент Далтон - Мальчик глотает Вселенную

– У тебя есть какие-нибудь доказательства, Илай Белл?

– Моя история – вот мое доказательство.

И пропавший счастливый гребаный палец, если я когда-нибудь его найду, херотень такую.

– Ты уже рассказывал кому-нибудь свою историю?

– Нет, я собирался рассказать вашему боссу, но он настаивал, чтобы я поведал ему всю историю в трех словах.

Кэйтлин смеется.

– Это вполне в его духе, – говорит она. – Он поставил меня в тупик на собеседовании, когда принимал на работу. Он попросил меня в краткой форме выразить всю мою жизнь до этого момента и все, во что я верю, – в трех словах заголовка.

Кэйтлин – Красота. Кэйтлин – Правда. Кэйтлин – Здесь.

– И что вы ему сказали? – спрашиваю я.

– Это было тупо, просто первую глупость, которая пришла мне в голову.

– Так что же это было?

Она сжимается.

– Кэйтлин Копает Глубоко.

И на протяжении следующих восьми остановок по линии Кабултур она рассказывает мне, почему этот заголовок верный для ее жизненной истории. Кэйтлин рассказывает мне, как не предполагалось, что она выживет при рождении, поскольку родилась она размером немногим больше, чем банка «Пасито». Но вместо этого при родах умерла ее мама, и Кэйтлин всегда чувствовала, что мама тем самым совершила нечто святое – жизнь за жизнь, и осознание такой платы мучило ее с ранних лет. Она никогда не могла лениться. Она никогда не могла отключиться. Она никогда не могла сдаться, даже в подростковом возрасте, когда у нее был готический период и она ненавидела свою жизнь и хотела трахнуть весь мир вот так же, как на том веселом граффити, которое она видит каждый вечер, когда садится на поезд домой от станции Боуэн-Хиллз. Потому что ее мама не для того умерла, чтобы дочь жила вполсилы. Так что Спайс копала глубоко. Всегда. На спортивных состязаниях в школе. В социальных играх, в которых она слишком конкурентоспособна и судья всегда рявкает «Контакт!», когда она чересчур ретиво оттирает локтем соперника, зашедшего с фланга. Спайс Копает Глубоко. И она говорит себе это, когда работает над своими историями, когда обзванивает информаторов. Она говорит, что эти три слова для нее теперь как дурацкая мантра из книжек по саморазвитию. Спайс Копает Глубоко. Спайс Копает Глубоко. И она уже столько раз это говорила, что это стало ее благословением и ее проклятием. Она копает слишком глубоко в отношениях с людьми. Выискивает их недостатки вместо их достоинств. У нее никогда не было действительно подходящего парня в университете или в любой другой период, и она не видит для себя возможности найти кого-то по-настоящему подходящего в будущем, ведь Спайс Копает Глубоко.

– Ох блин, видишь, – говорит она. – Я и сейчас зашла слишком глубоко.

– Все в порядке, – отзываюсь я. – Как вы считаете – ради чего на самом деле вы копаете?

Кэйтлин думает об этом какое-то мгновение, играя манжетой на своем пальто.

– Это милый маленький промежуточный вопрос, Илай, – улыбается она. – Даже не знаю. Вероятно, просто спрашиваю себя – «Зачем?». Зачем я здесь, а она нет? Почему ее здесь нет, когда все эти насильники и убийцы, воры и мошенники, о которых я пишу каждый день, продолжают жить и дышать в добром здравии?

Она трясет головой, стремясь прогнать свои мысли.

– Давай, – говорит она, – придумывай три слова для истории жизни Илая Белла!

Мальчик Видит Будущее. Мальчик Видит Ее. Мальчик Копает Глубоко.

– Ничего на ум не идет, – произношу я.

Ее глаза прищуриваются, прощупывая меня.

– Почему я не верю тебе, Илай Белл? – спрашивает она. – Я бы совсем не удивилась, если на самом деле твоя самая большая проблема в том, что ты думаешь слишком много.

Поезд тормозит. Кэйтлин смотрит в окно. Там никого нет. На всей Земле ни души. Только ночь.

– Следующая остановка моя, – говорит она.

Я киваю. Она изучает мое лицо.

– Это был не твой поезд, верно? – спрашивает она.

Я качаю головой.

– Нет, не мой.

– Так почему же ты в него сел? – спрашивает она.

– Я хотел продолжать разговаривать с вами.

– Ну, надеюсь, беседа для тебя стоила предстоящей долгой поездки домой?

– Стоила, – киваю я. – Хотите знать правду?

– Всегда.

– Я бы прыгнул и на поезд в Перт [56] Крупный город, расположенный на юго-западе Австралии на берегу Индийского океана. , просто чтобы слышать, как вы говорите тридцать минут.

Кэйтлин улыбается и опускает глаза, покачивая головой.

– Ты ветчина [57] Слово «ham» ( англ. ) имеет несколько значений, в т.ч. «ветчина» и «хам». , Илай Белл, – говорит она.

– А? Ветчина? Что это означает?

– Ты перешел все границы.

– А это имеет отношение к ветчине?

– Я не уверена, – отвечает она. – Не волнуйся, ты сладкая ветчина.

– Медовая ветчина?

– Да. Что-то вроде того. – Кэйтлин пристально смотрит мне в глаза. Я теряюсь в ее огне. – Откуда ты такой взялся, Илай Белл? – произносит она загадочно, о чем-то размышляя.

– Из Брекен-Риджа.

– Ммммммм… – продолжает она размышлять.

Поезд тормозит.

– Ты хочешь спрыгнуть здесь вместе со мной?

Я качаю головой. Это место прекрасно прямо сейчас. Весь мир прекрасен прямо сейчас.

– Нет, я просто посижу здесь немного.

Кэйтлин кивает, улыбаясь.

– Слушай, я собираюсь еще раз присмотреться к Титусу Брозу.

– Спайс копает глубоко, – замечаю я.

Она поднимает брови и вздыхает.

– Да, Спайс копает глубоко.

Кэйтлин идет к дверям вагона, пока поезд подъезжает к остановке.

– И, кстати, Илай, если ты хочешь писать для газеты – просто начни писать для газеты, – говорит она. – Напиши Брайану рассказ так хорошо, чтобы он сошел с ума, если не получит его!

Я киваю.

– Спасибо.

Я буду вспоминать это посвящение через комок в своей груди. Я буду вспоминать любовь через ломтик дыни. Комок в моей груди как мотор, который заставляет меня двигаться. Кэйтлин выходит из поезда, и мое сердце стучит на первой, второй, третьей, четвертой передаче.

Вперед! Я бросаюсь к дверям вагона и окликаю ее.

– Я знаю свои три слова! – говорю я.

Она останавливается и оборачивается.

– Вот как?

Я киваю. И произношу эти три слова вслух:

– Кэйтлин и Илай.

Двери вагона закрываются, и поезд трогается со станции, но я все еще вижу лицо Кэйтлин через дверные стекла. Она покачивает головой. Она улыбается. Затем перестает улыбаться. Она просто смотрит на меня. Впивается в меня взглядом.

Спайс копает глубоко.

Ибис потерял левую ногу. Он стоит на правой, а черная левая заканчивается на том месте сустава, где когда-то была когтистая лапа, помогающая ему подпрыгивать перед взлетом. Леска отсекла ее, пройдя через ногу. Птица, должно быть, мучилась несколько месяцев, пока леска нарушала кровообращение в ноге. Но теперь она свободна. Хромает, но свободна. Ибис просто отпустил ногу. Он просто носил боль, а затем отпустил ее. Я смотрю из окна гостиной, как он скачет сейчас по переднему двору. Он подпрыгивает в воздух и хлопает своими сильными крыльями, чтобы совершить короткий полет на четыре метра к нашему почтовому ящику, куда ветром принесло пустой пакет из-под чипсов. Птица сует свой длинный черный клюв в пакет и ничего не находит, и мне жаль ее, и я бросаю ей кусок бутерброда с говядиной и маринованными огурцами.