Дэвид Митчелл - Утопия-авеню

– Выпивку для всех моих друзей!

– А кто твои друзья? – спросил бармен.

Дин оглядел зал:

– Все!

Бармен недоверчиво посмотрел на него:

– Все?

– Ну да, все. Запиши на мой счет.

– Погоди, а ты кто? – спросил бармен.

– Дин Мосс. Из «Утопия-авеню». Месяц назад мы выступали на «Вершине популярности». Открой мне счет.

Бармен почему-то не сказал: «Извините, мистер Мосс, я вас не сразу признал». А заявил:

– Счет открываем только по распоряжению администратора.

Волшебная синяя таблетка не помогла. Дин смутно сознавал, что два десятка свидетелей расскажут еще двум десяткам своих приятелей, а те в свою очередь еще двум десяткам своих приятелей, что дурень по имени Дин Мосс знатно облажался в «Bag o’ Nails».

– Все в порядке, Дермотт, – сказал Род, подходя к Дину. – Под мою гарантию. До обычной суммы.

Выражение лица бармена мгновенно переменилось.

– А, в таком случае… – Он посмотрел на Дина. – Мистер Мосс, ваш счет открыт.

Дина распирало от благодарности.

– Род, я…

Род только отмахнулся, мол, пустяки.

Дин вскочил на стол:

– Эй, вы все! Подходите к бару, делайте заказы. За мой счет! Я – Дин Мосс. Из группы «Утопия-авеню». Альбом «Рай – это дорога в Рай».

Посетители ринулись к барной стойке, Дин едва не сверзился на липкий пол, но десятки новых друзей подхватили его под руки, поставили на ноги и, хохоча, стали чокаться с ним «манхэттенами», «сингапурскими слингами», тройными порциями виски, грушевым сидром «Бэбишам» и пинтами темного пива, оплаченными Дином, его талантом и его щедростью. Новые друзья обожали «Темную комнату», и Дин заверил их, что «Оставьте упованья» – вообще крышеснос.

Ночь плыла и плескала. Девчонки спрашивали: «А ты правда поп-звезда?» Дин отвечал: «Ну должен же кто-то делать эту грязную работу» или «Сейчас я звезда, но все началось с мальчишки, у которого была безумная мечта». Девчонки спрашивали, знаком ли он со Стоунзами или с Битлами. Девчонки с изумленно распахнутыми глазами слушали Диновы россказни. Девчонки уволокли Дина на танцпол. Одна обняла его за шею. Кажется, он спросил, как ее зовут, потому что она приложила губы к его уху, как рыба, нащупывающая червяка на крючке, и шепнула: «Иззи Пенхалигон».

– Останусь ли я простецким парнем из рабочей семьи, когда обзаведусь особняком в Суррее, автомобилем «триумф-спитфайр» и прочей дребеденью? – повторяет вопрос Дин.

Эми Боксер – просто Эми – кивает, будто ей уже известен ответ.

Одноногий голубь садится на подоконник.

«А какая разница?»

– Вот когда я всем этим обзаведусь, тогда и спросишь.

– «Когда»? Не «если»? – уточняет Эми.

– Именно что «когда».

«Ишь ты какая борзая!»

Шкряб-шкряб-шкряб, – царапает ручка Эми.

– Собираешься выставить меня полным придурком?

Эми смотрит на него, не говорит «нет», но и «да» тоже не говорит.

– Не волнуйся, – говорит Левон. – Мы с Эми давние друзья.

Дин рассеянно почесывает копчик.

– Ага. В интервью с John’s Children она выставила их полными придурками.

– Ну, я тут ни при чем, – говорит Эми. – Они и сами прекрасно справились.

– John’s Children? – переспрашивает Эльф, которая знает эту группу. – Это они, выступая на разогреве у The Who, не только сами громили сцену, но и подначивали публику разнести зал?

– Если The Who насрут бадью дерьма, то она будет в десять раз лучше, чем John’s Children , – ворчит Грифф.

– О, можно я тебя процитирую?

– «Утопия-авеню» желает John’s Children всего… – начинает Левон.

– Валяй, цитируй, – заявляет Грифф.

Шариковая ручка Эми шкрябает по бумаге.

– И еще один, последний вопрос к вам всем, если позволите. Слушая «Рай – это дорога в Рай», я задумалась о политике. Мы живем в революционное время. Холодная война. Крах империй. Недоверие к властям. Совсем иное отношение к сексу и наркотикам. Отражает ли музыка все эти перемены? Или она вызывает эти перемены? Способна ли она на это? А что выражает ваша музыка?

– Нет чтобы спросить про любимое блюдо или про домашних животных, – ворчит Грифф из-под ковбойской шляпы.

– «Оставьте упованья» оканчивается взрывом атомной бомбы, – напоминает Эльф.

– А «Мона Лиза», по сути, гимн феминизму, – говорит Джаспер. – В пару Нине Симон с ее «Four Women» [76] «Четыре женщины» (англ.) . .

– Даже «Темная комната» – это песня о свободной любви, – говорит Дин. – Она куда раскованней, чем «I Want to Hold Your Hand» [77] «Я хочу держать тебя за руку» (англ.) . .

– Интересно… – говорит Эми. – Каждый из вас высказал свое мнение о чужой песне.

– Ага, мы такие, – заявляет Грифф. – Большая дружная семья.

– Однако же «Плот и поток» – ода музыке, – продолжает Эми. – А «Приз» – о непостоянстве успеха. «Пурпурное пламя»… между прочим, для меня это песня года. – Она смотрит на Дина, которому до дрожи приятно, но он строго напоминает себе, что музыкальный критик – враг. – Так вот, «Пурпурное пламя» – глубоко личная вещь. И в этих песнях не говорится о политике.

– А что, группа не может выражать и то и другое? – спрашивает Эльф.

– Иногда появляются замечательные песни, в которых содержатся политические заявления, – говорит Дин. – Например, «For What It’s Worth», «Mississippi Goddamn», «A Change is Gonna Come» [78] «Как бы то ни было», «Проклятье Миссисипи», «Грядут перемены» (англ.) . . Но целый альбом политической направленности? Ничего хорошего из этого не выйдет. Я знаю, я играл в «Броненосце „Потемкин“».

– The Beatles, The Rolling Stones, The Who, The Kinks не ставят перед собой цель изменить мир, – говорит Грифф. – И свои особняки они не покупают на деньги, заработанные песнями про ядерное разоружение или про социалистический рай. Они просто сочиняют классную музыку.

– Лучшие образцы популярной музыки – это искусство, – добавляет Джаспер. – А искусство всегда содержит в себе политический элемент. Художник или музыкант отвергает привычный порядок вещей, заменяет его новым взглядом на мир. Создает свою версию реальности. Инверсию. Разрушает существующую реальность. Поэтому искусство и внушает страх тиранам.

– Да, особенно музыка, – говорит Дин. – Если музыка тебя зацепила, то с крючка уже не спрыгнешь. Самая лучшая музыка заставляет осмысливать мир… переосмысливать его. Она не повинуется приказам.

«Черт возьми, – думает Дин, – оказывается, я способен сказать что-то умное».

Ранним воскресным утром после гулянки в «Bag o’ Nails» Дин вышел из дома Иззи Пенхалигон, чувствуя себя последним дураком. Холодный туман растушевывал лондонские улицы, стирал указатели и настойчиво пробирался под наполеоновский сюртук Дина. Вокруг не было ни души. Прошедшая ночь не принесла ровным счетом ничего, кроме досады. Иззи Пенхалигон постоянно кривилась, а под конец сказала: «По-моему, тебе пора». И номерами телефонов они не обменялись. Дин пошел по Гордон-стрит, но, выйдя на Юстон-роуд, сообразил, что вместо юга двинул на север, и встал на автобусной остановке, дожидаясь 18-го автобуса и раздумывая, где провели ночь Кенни и Стю. Вообще-то, он обещал приютить их на Четвинд-Мьюз, но обещание вылетело из головы, как только Иззи Пенхалигон сказала: «Поехали ко мне». Гарри Моффату нужна была водка, чтобы чувствовать себя нормальным человеком. Может, Дину нужен секс, чтобы чувствовать себя нормальным, любимым, добившимся успеха, нужным? Или просто – живым? Это было неприятно похоже на правду. Автобус все не появлялся, поэтому Дин пошел пешком по Юстон-роуд. Спустя полминуты его обогнал автобус. Дин замахал рукой, но кондуктор лишь невозмутимо глядел на него до тех пор, пока автобус не растворился в тумане.