Ричард Бротиган - В арбузном сахаре. Рыбалка в Америке (сборник)

Иногда я экспериментировал с разложенными по грязи досками, которые давали мне возможность заглянуть в глубину, но вода в ней всегда оказывалась гораздо хуже, чем у берега.

Водяные клопы были так малы, что мне приходилось погружать свое зрение в лужу, словно утонувший апельсин. Есть какая-то романтика в плывущих по воде плодах – в яблоках и грушах на поверхности рек и озер. Первые несколько минут я не видел вообще ничего, но постепенно водяные клопы оживали.

Белый клоп, зажимая под мышкой газеты, удирал от зубастого черного; двое других белых играли у окна в карты; четвертый белый смотрел куда-то вдаль, держа у рта губную гармошку.

Мое школярство продолжалось до тех пор, пока не пересохли лужи, и тогда я нанялся собирать вишни по два с половиной цента за фунт в старом саду, росшем вдоль горячей пыльной дороги.

Вишневым начальством у нас была женщина средних лет, настоящая оки [23] Обиходная кличка жителей Оклахомы. . Ее звали Ребел Смит, она носила дурацкий комбинезон, а у себя в Оклахоме когда-то гуляла с красавчиком Флойдом [24] Красавчик Флойд (1904–1934) – известный разбойник и грабитель банков. . «Помню, однажды вечером красавчик подрулил ко мне на машине. Я тогда выбежала на крыльцо».

Ребел Смит курила, показывала работникам, что надо делать, расставляла их у деревьев и записывала все в тонкий блокнот, который доставала из кармана рубашки. Сигареты она докуривала только до половины, а бычки бросала на землю.

Первые несколько дней, когда я только начал собирать вишни, недокуренные сигареты валялись по всему саду, вокруг уборной, под деревьями и в канавах.

Потом Ребел наняла полдюжины алкашей – тоже собирать вишни, потому что иначе дело продвигалось слишком медленно. Каждое утро она разыскивала алкашей у ночлежки и на старом проржавевшем грузовике привозила в сад. Алкашей было ровно полдюжины, но иногда у них менялись лица.

После того, как появились алкаши, бычки перестали валяться по всему саду. Они исчезали, не успев долететь до земли. Оглядываясь назад, можно назвать Ребел Смит антилужей, а можно и не называть.

Высоко, спокойно и одиноко: только из долины поднимается запах овец – он и довел их до этого. Целый день идет дождь, и я слушаю вой койотов у Соляного ручья.

Их довел запах пасущихся в долине овец. Их голоса льются в каньон, огибая по пути летние домики. Голоса становятся ручьем, что течет с гор мимо костей овец, живых и мертвых.

О, ВОКРУГ СОЛЯНОГО РУЧЬЯ ВОДЯТСЯ КОЙОТЫ, – надпись на табличке у самого начала тропы, и дальше: ОСТОРОЖНО: ВОКРУГ РУЧЬЯ РАЗБРОСАННЫЕ КАПСУЛЫ С ЦИАНИСТЫМ КАЛИЕМ. НЕ ПОДБИРАЙТЕ ИХ И НЕ ЕШЬТЕ. ЕСЛИ КОНЕЧНО ВЫ НЕ КОЙОТ. КАПСУЛЫ ЯДОВИТЫЕ. РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ.

Затем табличка сообщает то же самое по-испански! AH! HAY COYOTES ENSALT CREEK, TAMBIEN. CUIDADO CON LAS CAPSULAS DE CIANURO: MATAN. NO LAS COMA; A MENOS QUE SEA VD. UN COYOTE. MATAN. NO LAS TOQUE.

Надписи по-русски нет.

В баре я разговорился со стариком и расспросил его о разбросанных вокруг Соляного ручья цианидных капсулах, старик сказал: это что-то вроде патронов. Их побрызгали жидкостью со специальным запахом для койотов (возможно, с запахом койотовых самок), и когда звери подходят близко, начинают обнюхивать или облизывать капсулы – БАХ! Вот и все, братишка.

Я поймал на Соляном ручье калифорнийскую форель, крапчатую и изящную, словно змейка, – из тех, что продаются в ювелирных магазинах, но через некоторое время уже не мог думать ни о чем, кроме газовой камеры в Сан-Квентине.

О, Кэрил Чессман и Александр Робийяр Вистас [25] Имена преступников, казненных в 1960 году, – это событие подхлестнуло дебаты о допустимости смертной казни в Калифорнии. – их имена звучат, словно названия земельных участков для загородных домов с тремя спальнями, коврами от стенки до стенки и невероятной сантехникой.

У Соляного ручья до меня дошло, что высшая мера наказания – государственное дело: поезд давно ушел, не дрожат рельсы и молчит железнодорожное полотно, а голову койота, убитого этими проклятыми цианидными штуками, выдалбливают, высушивают на солнце и превращают в корону с ровным рядом зубцов, излучающих красивый зеленоватый свет.

Потом свидетели, репортеры и служители газовой камеры смотрят, как умирает облаченный в койотную корону император; словно мелкие капли дождя, сползающие с гор вместе с Соляным ручьем, камеру заполняет газ. На траву и деревья второй день подряд льет дождь, и сердце не бьется.

Ручей был узким, и деревья по берегам росли очень близко к воде. Как будто взяли 12,845 телефонных будок с высокими викторианскими потолками, сняли с них двери, вышибли задние стенки и выстроили в ряд.

Я ловил в ручье форель, чувствуя себя при этом телефонным мастером, хотя был совершенно на него не похож. Простой пацан с удочкой, но когда я ловил в этом ручье рыбу, то непонятным мне самому способом поддерживал телефоны в рабочем состоянии. Я становился полезным членом общества.

Работа приятная, но не всегда легкая. Часто облака закрывали солнце, и сразу темнело. Чтобы ловить рыбу, пригодились бы свечи, да и светлячковые рефлексы.

Однажды начался дождь. Стало темно, жарко и очень влажно. Конечно, я сидел тут слишком долго. Я заработался. Поймал семь рыб за пятнадцать минут.

Рыбы в телефонных будках были хорошими ребятами. Целая куча молодых форелей-головорезов от шести до девяти дюймов длиной – подходящий размер для сковородок и для местных звонков. Иногда попадались одиннадцатидюймовки – для междугородних разговоров.

Мне нравились форели-головорезы. Они не сдавались без драки и отлично прыгали из воды спиной вверх. На шее у них развевались оранжевые шарфы в честь Джека-потрошителя.

Еще в ручье водились упрямые радужные форели – крупные рыбины из финансового управления; они редко давали о себе знать, но всегда присутствовали – как бесплатные общественные линии. Время от времени я вытаскивал и их тоже. Рыбы были короткими и толстыми, почти одинаковыми в длину и в ширину. Кто-то назвал такую форель квадратной.

Обычно я тратил час, чтобы добраться до ручья на попутке. Неподалеку текла река. Не очень большая. У ручья я отмечал свой приход. Приходя и уходя, я отмечался у табельных часов.

Как-то ранним вечером я поймал горбатую форель.

В тот день меня довез до ручья фермер. Он посадил меня в грузовик у светофора рядом с фасолевым полем и за всю дорогу не произнес ни слова.

Фермер остановил машину, подобрал меня и поехал дальше, совершая эти действия так же автоматически, как если бы запирал амбар – тут не о чем говорить, и тем не менее я перемещался по дороге со скоростью тридцать пять миль в час, смотрел, как мимо проплывают дома и деревья, появляются и исчезают перед моими глазами куры и почтовые ящики.