Ричард Бротиган - В арбузном сахаре. Рыбалка в Америке (сборник)

«КОРОЛЕВСКИМ ЧЕРВЯМ – ДА! МБР [46] МБР – межконтинентальные баллистические ракеты. – НЕТ»

И еще много призывов рыбалки в Америке к коммунистическому завоеванию мира – вот он, гандийский ненасильственный троянский конь.

Когда эти юные махровые коммунистические заговорщики дошли до «Ручки» – сан-францисского сектора оклахомских политэмигрантов, их там уже дожидались тысячи новых коммунистов. Эти коммунисты не желали ходить слишком далеко. У них едва хватило сил доползти до центра города.

Тысячи коммунистов промаршировали под охраной полиции до Юнион-сквер, расположенной в самом сердце Сан-Франциско. До сих пор это были свидетельские показания – погром городской ратуши в 1960 году, когда полиция позволила сотням коммунистов избежать ответственности, но демонстрация борцов за мир рыбалке в Америке превратила их в обвинительное заключение: полиция охраняет коммунистов.

Тысячи коммунистов маршируют к самому сердцу Сан-Франциско, несколько часов подряд из коммунистических громкоговорителей несутся возбуждающие речи, молодежь уже собралась взрывать Койт-Тауэр, и лишь в самый последний момент коммунистическое духовенство отдает приказ спрятать пластиковые бомбы.

– «И так во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте с ними…», – сказали они.

Какие еще нужны тебе доказательства, Америка? На страну надвинулась красная тень гандианского ненасильственного троянского коня, и Сан-Франциско – его стойло.

Безнадежно устарела легендарная конфетка, которой серийный убийца подманивает своих жертв. В эту самую минуту агенты коммунизма заносят листовки с лозунгами мира рыбалке в Америке над невинными детьми сан-францисских трамваев.

Сноска к главе «Красная кайма»

В калифорнийских кустах не существовало службы уборки мусора. За нашими отходами не приезжал по утрам улыбчивый дядечка и не перекидывался с нами парой-тройкой приветливых слов. Жечь мусор мы тоже не могли, потому что лето стояло сухое и все вокруг, включая нас самих, готово было вспыхнуть от первой же искры. Мусор превратился в проблему, но очень скоро мы нашли выход из положения.

Мы стали таскать его к трем заброшенным домам, выстроившимся внизу ровной линейкой. Мы носили туда мешки, полные консервных банок, бумаг, картофельной шелухи, бутылок и морячков-пучеглазов.

У крайнего из заброшенных домов мы останавливались; внутри там стояла кровать, на которой валялись тысячи вырезанных из сан-францисской «Кроникл» купонов, а в туалетном шкафчике до сих пор лежали детские зубные щетки.

За домом стоял нужник; к нему вела тропинка – мимо яблонь и грядки со странными растениями, которые с равным успехом могли оказаться как изысканной специей, способной украсить нашу пищу, так и ядовитым пасленом, имевшим бы строго обратный эффект.

Мы оттаскивали мусор к нужнику, потом открывали дверь – очень медленно, потому что другим способом ее открыть было просто невозможно; на стене там висел рулон туалетной бумаги, такой старый, что казался похожим на родственника – кузена, скорее всего, – Хартии Вольностей.

Мы снимали с очка крышку и бросали мусор во тьму. Так продолжалось неделю за неделей, пока, подняв однажды крышку, мы не увидели под ней вместо тьмы или в крайнем случае бледного абстрактного мусорного силуэта яркую, отчетливую плотную кучу мусора, достающую почти до самого верха.

Если вдруг судьба занесет вас к этому нужнику и вам приспичит облегчиться, не удивляйтесь, когда поднимете крышку.

Мы покинули калифорнийские кусты, когда уже почти назрела необходимость вставать на толчок, делать шаг вперед и вжимать мусор в бездну, как меха аккордеона.

До недавнего времени мое представление о кливлендской барахолке складывалось только из рассказов друзей, купивших там разные вещи. Одному досталось огромное окно: рама, стекло и прочее – всего за несколько долларов. Очень симпатичное окно.

Друг тогда прорубил дыру в стене своего дома на холме Потреро и вставил в нее окно. Теперь он мог наслаждаться видом на сан-францисскую больницу.

Практически, он заглядывал прямо в палаты и видел все, вплоть до старых журналов, разъеденных бесконечным листанием, как Большой каньон. Практически, он слышал, что пациенты думают о завтраке: «Ненавижу молоко», потом об обеде: «Ненавижу горох», а после наблюдал, как больница погружается в ночь, безнадежно запутавшись в кирпичных водорослях.

Он купил это окно на кливлендской барахолке.

Другой мой друг добыл на кливлендской барахолке железную крышу, привез ее на старом пикапе в Биг-Сур и на собственной спине затащил на склон горы. То есть на спине он затащил туда половину крыши. Прогулка получилась не из легких. Тогда он купил в Плезантоне мула по имени Джордж. Этот мул и доставил наверх вторую половину крыши.

Мероприятие не понравилось ему никоим образом. От укусов клещей он сильно похудел, а запах одичавших котов, которыми пропиталось все плато, ужасно его нервировал. Друг шутил, что Джордж похудел на двести фунтов. Доброе деревенское вино Ливерморской долины, раскинувшейся вокруг Плезантона, нравилось Джорджу явно больше, чем дикие склоны гор Санта-Лючия.

Друг жил в хижине у огромного камина, который в 1920-е годы был частью великолепного особняка, построенного знаменитым киноактером. Особняк соорудили еще до того, как в Биг-Сур проложили дорогу. Особняк затаскивали в гору по частям на спинах мулов – вытянувшись в муравьиную цепь, они несли зарослям ядоносного сумаха, клещам и лососям призрак шикарной жизни.

Особняк стоял на скале, возвышаясь над Тихим океаном. Деньги в 20-х годах были видны издалека, а попав внутрь и выглянув в окно, можно было полюбоваться на китов, Гавайские острова и Гоминьдан в Китае.

Особняк сгорел много лет назад.

Актер умер.

Из его мулов сварили мыло.

Лица его возлюбленных покрылись морщинами и стали похожи на птичьи гнезда.

Остался камин – пунический идол Голливуда.

Пару недель назад я ездил к другу взглянуть на новую крышу. Нельзя было упускать шанс посмотреть на такую редкость. Крыша показалась мне похожей на дуршлаг. Если эта крыша и дождь решат побороться друг с другом над Луговой бухтой, я поставлю на дождь и потрачу свой выигрыш на международной ярмарке в Сиэтле.

Два дня назад мне сказали, что на кливлендской барахолке задешево продают подержанные форельные ручьи. На Коламбус-авеню я сел на 15-й автобус и поехал к окраине.

У меня за спиной сидели два негритянских мальчика. Они говорили о Чабби Чекере [47] Чабби Чекер (р. 1941) – певец, танцор и музыкант, король твиста. и о твисте. Они думали, что Чабби Чекеру не больше пятнадцати лет, потому что у него еще нет усов. Потом они заговорили о другом парне, который танцевал твист сорок четыре часа, пока не увидел, как Джордж Вашингтон переходит Делавэр.