Мюриэл Спарк - Утешители

– Видите ли, Мандерс, – сказал он, – я не могу сообщать то, что миссис Джепп доверила мне в частном порядке.

– Разумеется, нет. И скоро вы отправляетесь за границу?

– Как я понимаю, этот фарс с приглашением меня на ланч, чтобы попросить о займе, вы на самом деле затеяли для того, чтобы получить возможность задать вопросы…

– Бог мой, ну как мне выйти из положения, – произнес Эрнест. – Я так сожалею, так сожалею о ланче. «Фарс» – это вы очень точно сказали. Как жаль, что я не уговорил вас взять утку. Очень обидно. А я-то надеялся, что вас заинтересует школа Элеоноры, это же абсолютно высший класс, не хватает только денег. Какое страшное разочарование для вас, мой милый, какой жуткий удар для меня.

– …вопросы о миссис Джепп, на которые я никак не могу ответить, – закончил Мервин, нерешительно посмотрел на часы и заерзал в кресле. В глубине души Эрнест поздравил себя с успехом: «Он дожидается новых вопросов, чтобы понять, много ли мне известно».

– В таком случае я не смею вас больше задерживать, мы очень мило посидели, – сказал он своему гостю.

Мервин встал.

– Послушайте, – начал он и замолчал.

– Да?

– Так, ничего.

Однако прощаясь с Эрнестом на верхней ступеньке крыльца, он сказал:

– Передайте Элеоноре, что я подумаю над ее предложением. Может, я в конце концов передумаю и немного наскребу, чтоб ее выручить. Но времена нынче, сами понимаете, трудные, а у меня еще сын-калека. На него много денег уходит.

– Выбросьте это из головы, – сказал Эрнест. – Даже не думайте.

– Передайте Элеоноре, я сделаю, что смогу.

Минуты с четыре после ухода гостя Эрнест ломал голову над последними словами Мервина. Затем он откинулся на спинку мягкого шоколадного цвета кресла и ухмыльнулся во всю свою моложавую физиономию, отчего его лоб пошел морщинами до самой кромки серебристо-белых волос.

Через полчаса он был в Кенсингтоне у Элеоноры в ее школе танцев. Он застал хозяйку в одной из кабинок для переодевания, что опоясывали большой танцевальный зал на втором этаже, и, чтобы привлечь ее внимание, совершил изящный пируэт.

Она разгладила на бедрах бархатные джинсы и затянула ремень, что всегда делала, желая сосредоточиться.

– Как дела? Что-нибудь вышло?

– Думаю, да, – ответил он.

– Он даст денег?

– Думаю, да.

– Эрнест, ты, верно, умеешь очаровывать мужчин. Я готова была поклясться, что ты не вытянешь из Мервина и засохшей макаронины, особенно в мою пользу. Он, как правило, жутко прижимистый. Что он сказал? Как ты этого добился?

– Шантажом, – ответил Эрнест.

– Каким образом, дорогой?

– Я же сказал. Конечно, полной уверенности еще нет, но я почти не сомневаюсь, что ты, моя дорогая, получишь деньги.

– Как ты умудрился?

– Непреднамеренным шантажом.

– Как это? Расскажи все.

– Я угостил его ланчем. Объяснил твои затруднения. Попросил о займе. Он отказал. Тогда я задал ему кое-какие вопросы совсем на другую тему, а он их воспринял как скрытый шантаж. После этого, уже на пороге, он уступил.

– Что это за вопросы, которые он принял за шантаж? О чем они?

– Прости, лапушка, но я не могу сказать. Это очень личное дело.

– Меня касается? – спросила Элеонора.

– Нет, совсем не касается, честное слово.

– Честное слово, совсем не касается?

– Честное слово.

Это ее успокоило. Эрнест оставил Элеонору погруженной в расчеты, в которых она учла субсидию от Мервина Хогарта. Она сидела на пушистом белом коврике, скрестив ноги, с бумагой и ручкой в руках. Складывала и умножала, словно и не было забот последнего времени, словно еще накануне не было разговоров и мыслей о банкротстве. Перед уходом Эрнеста она сказала:

– Не забудь возместить расходы на ланч.

– Хелена?

– Минуточку, не вешайте трубку.

– Хелена?

– Кто говорит? Ах, это ты, Эрнест.

– Я встретился с Хогартом.

– Уже? Где?

– В моем клубе. За ланчем. Жутко серьезный коротышка в твидовом пиджаке.

– Эрнест, ты просто чудо. Ты, конечно, позволишь мне оплатить расходы.

– Я подумал – может, тебе захочется узнать, как все было. Хмурый такой коротышка.

– Рассказывай все, мне не терпится узнать.

– Лоуренс прав. Твоя мать и Хогарт несомненно связаны неким общим делом.

– Каким?

– Он, естественно, не стал говорить. Но дело это достаточно важное, чтобы заставить его сильно нервничать и постараться нас успокоить. Совсем унылый и зажатый коротышка. С ланчем нам не повезло, баранина как дубовая кора, я не преувеличиваю. Он думает, что нам известно больше, чем мы знаем на самом деле. Я считаю – очко в нашу пользу.

– Разумеется. Ты можешь приехать прямо сейчас, Эрнест? Если что, возьми такси.

– Такси обойдется в десять монет.

– Ты откуда говоришь?

– Из подземки «Южный Кенсингтон».

– Ну хорошо, приезжай на метро, если тебе так больше нравится. Но если захочешь, бери такси.

– Сейчас приеду.

Когда Эрнест говорил с Хеленой по телефону, Мервин Хогарт поднимался на крыльцо облупленного неухоженного здания в Чизвике. Он нажал на кнопку звонка, ничего не услышал, снова нажал и долго не отнимал пальца. По-видимому, звонок неисправен. Он наклонился к почтовой щели и стал всматриваться, надеясь уловить какое-нибудь движение. В этот миг дверь распахнулась, и Мервин едва не упал через порог на какого-то сомнительного типа в синем костюме и рубашке без воротничка.

– Миссис Хогг проживает здесь в настоящее время? – спросил Мервин.

Он уже бывал здесь. Тут обычно жила Джорджина, когда приезжала в Лондон. Он знал этот дом, и дом ему не нравился.

В этот день Каролина Роуз услышала в больничной палате стук пишущей машинки, услышала те самые голоса.

Он уже бывал здесь. Тут обычно жила Джорджина, когда приезжала в Лондон. Он знал этот дом, и дом ему не нравился.

Отделаться от Каролины Роуз не так-то легко. В этом месте повествования она прикована к больничной койке, и то, что с ней происходит, в любом случае не следовало бы допускать в сюжет. К несчастью, спала она беспокойно. Она не знала, что такое крепкий сон. И в ночные часы, вместо того чтобы вызвать сестру и принять успокоительное, она предпочитала смаковать свое бодрствование, наслаждение от которого только усиливал глубокий сон семи других больных в общей палате. Когда нога не очень ее отвлекала, Каролина в окружении спящих мысленно обращалась к искусству романа, размышляя и изумляясь на протяжении этих долгих часов и недолжным, непредсказуемым образом воздействуя на ход повествования, из которого ей полагалось быть временно исключенной.

Тюк-тюкити-тюк. Каролина в окружении спящих мысленно обращалась к искусству романа, размышляя и изумляясь на протяжении этих долгих часов и недолжным, непредсказуемым образом воздействуя на ход повествования, из которого ей полагалось быть временно исключенной.