Даниэль Кельман - Ф

– Не переживай, – говорит она. – Ты справишься. Ты сильнее, чем тебе кажется.

– Знаю.

Она улыбается, словно только что отпустила двусмысленную шутку, я улыбаюсь в ответ и выхожу из комнаты. Сбегаю вниз по лестнице и спешу на улицу. Через дорогу какие-то офисы. Из дома выбираюсь через задний ход, вбегаю в деловой центр, забегаю в лифт, поднимаюсь на второй этаж, встаю в очередь в «Старбаксе», беру капучино на соевом молоке со взбитой пенкой, чтобы у Кнута не возникло сомнений в том, что я вышел именно из этого здания, а не из какого-то другого. Спускаюсь, выхожу с нужной стороны, сразу вижу Кнута.

Он повздорил с дворником, и, похоже, дело идет к драке. Тот уже замахивается метлой, Кнут сжимает кулаки, оба изрыгают потоки ругательств. Сегодня все раздражены; это из-за жары. Заинтересовавшись, прислушиваюсь.

– Ах ты свинья! – орет Кнут.

– На себя посмотри, собака! – не отстает дворник.

– Рот свой грязный заткни!

– Скотина помойная!

– Сам скотина! Свинья, свинья, вот ты кто!

Наблюдать приятно, но времени нет. Я делаю глоток кофе, ставлю стакан на землю и направляюсь к своему водителю.

– Мерзкая, старая, жирная свинья! – не унимается тот. – Скотина дерьмовая! Фашист!

Подталкиваю его к дверце автомобиля, сам сажусь сзади.

Блаженная прохлада. Кнут, бормоча под нос проклятия, трогается с места. Чувствую, как вибрирует телефон. Вижу, кто звонит, и, скрепя сердце, снимаю трубку.

– Мама?

– Молчи и слушай. Я…

– Как твоя карьера?

– На взлете. Клиенты так и ломятся, все из-за этой передачи. Я…

– Да, передача просто отличная! Мы ни одного выпуска не пропускаем!

На самом деле я одолел всего один.

– Я всего-навсего офтальмолог. В других болезнях я не разбираюсь! Все, что я могу им посоветовать, – это обратиться к их лечащему врачу.

– Мне так не показалось.

– Я хотела бы предложить тебе одну инвестицию.

– Одну… Слушаю.

– Речь об участке. Соседнем с моим… С нашим домом. Его хотят продать под застройку, уже есть один клиент. Надо его опередить. Стройка нам весь вид испортит.

– В самом деле?

– Это было бы хорошее вложение.

– Затрудняюсь сказать.

– Что значит – затрудняешься?

Пытаюсь воскресить в памяти то, что еще несколько минут назад происходило на ковре. Дыхание Сибиллы у меня над ухом, ее тело под моими ладонями, ее волосы, ее запах. Не помогает. Чтобы помогло, мне нужно было бы сию секунду снова оказаться там, на ковре, обнаженным, и, наверное, даже этого было бы мало.

– Почему ты молчишь? – спрашивает мать. – С тобой даже поговорить нормально нельзя!

– Ничего не слышу! – кричу я в трубку. – Связь плохая!

– Я тебя отлично слышу.

– Что-что? – переспрашиваю я, жму «отбой» и говорю, обращаясь уже к Кнуту:

– Связь отвратительная! Поговорить нормально нельзя.

– Да засадить их всех надо!

– Засадить? Почему?

– Взяточники!

– Кто?

– Да все! Всех засадить, говорю. Один другого хуже!

Снова вибрирует сотовый. Собираюсь снова сбросить, но все-таки передумываю.

– Сейчас лучше? – спрашивает мать. – Поговорить нормально нельзя.

– Со связью было все в порядке. Это я бросил трубку.

– Не ври.

– Я и не вру.

– Ты бы не смог просто взять и бросить трубку, разговаривая с матерью. Просто не смог бы.

– Купи участок сама, что тебе мешает? Денег у тебя благодаря этой передаче достаточно.

– Но это было бы хорошим вложением.

– Да с какой стати? Ты же говоришь, на нем даже строить ничего нельзя!

– Ты что, хочешь лишить меня вида из окна? Что ты собрался строить?

– Ничего я не собираюсь строить! Я и участок покупать не собирался!

– Не смей на меня кричать! Если мать тебя просит…

Я кладу трубку. Проходит пара секунд, снова звонок. Не отвечаю. Поглядев на телефон и какое-то время подумав, тру глаза, перезваниваю.

– Ты бросил трубку! – говорит она. – Не вздумай врать, меня не проведешь!

– Я и не думал врать.

– Ни за что не поверю!

– Ах вот как.

– Никогда больше не смей этого делать!

– Что хочу, то и делаю. Я взрослый человек.

Она насмешливо хмыкает. Дрожащей рукой нажимаю «отбой».

Жду, но мать больше не перезванивает. Выключаю телефон, чтобы перестраховаться. Вдруг с изумлением припоминаю, что недавно Сибилла сказала о моей матери совершенно правильную вещь – что еще более удивительно, если учесть, что она ничего о ней не знает. По всей видимости, замечание было настолько точным, что я тут же вытеснил его содержание из памяти, и в ней остался лишь сам факт – что оно пришлось очень кстати.

Кнут начинает рассказывать историю, в которой фигурируют морской офицер, старая обезьяна, садовник-таец, какая-то лейка, самолет и, если я не ослышался, специалист по нумизматике. Я то и дело киваю, убеждаясь в том, что, даже если бы слушал внимательно, то все равно не уловил бы никакого смысла. Мы подъезжаем, на часах десять минут пятого. Совещание уже идет.

Я выхожу из машины, пройдя по жаре, оказываюсь в прохладе холла, захожу в лифт. Может, они все-таки решили меня подождать, кто знает.

Кабина трогается. Останавливается на четвертом этаже. Никто не входит, а поскольку в лифте я один, то и не выходит. Стоит дверям захлопнуться, как мои ноги подкашиваются, и я ударяюсь головой об стену.

Какие-то звуки. Вокруг темнота. Звуки – это чьи-то всхлипы. Приподнимаюсь. Постепенно начинаю различать обстановку. Ощупываю голову: крови нет. Вижу перед собой зеленые ворсинки грязного ковра. Это я всхлипываю. Не знаю, что случилось, но понимаю, что произошло что-то страшное. Что-то, чего не должно было случиться. Чего уже нельзя изменить.

Встаю на ноги. Шатаюсь не только я, но и кабина. Восьмой этаж, девятый, десятый. Такого со мной еще не бывало. Смахнув с лица слезы, гляжу на часы. Четыре часа четырнадцать минут. Запомни этот день, говорю я себе: восьмое августа две тысячи восьмого года, четыре часа четырнадцать минут. Что именно случилось, ты еще успеешь узнать. Лифт останавливается, открываются двери. В последнюю секунду, пока они не закрылись, успеваю выскочить наружу.

Мне приходится еще немного постоять у стенки, потом я направляюсь в офис, еще не вполне придя в себя. Все кажется каким-то другим – столы, лица, предметы. Войдя в зал заседаний, бормочу извинения – разумеется, начали без меня. Снимаю пиджак, вешаю его на спинку незанятого стула, сажусь, делаю вид, будто все в порядке – похоже, мне это удается. В этом я спец.

Вид моих сотрудников удручает меня сильнее, чем когда бы то ни было. Унылая посредственность, и ничего больше. Может, все дело в том, что я принимаю на работу исключительно посредственных людей. Меньше всего мне нужно, чтобы кто-нибудь мог видеть меня насквозь. Вот Леман и Шрётер, и Келлинг, чью дочь я крестил, и Пёльке, которого я уволил бы, появись у меня хоть малейший повод, – не люблю его, и все. Вот Мария Гудшмид, рядом с ней кто-то, все время забываю, как его зовут. И Фельзнер. Он мне как раз нравится, но почему – тоже не могу сказать. Когда я вошел, Леман о чем-то докладывал, но теперь все умолкли, глядят на меня и ждут.