Даниэль Кельман - Ф

Делаю глубокий вдох. Голос хриплый, и такое чувство, что у меня вот-вот опять польются слезы, но надо ведь что-то сказать. Выдавливаю из себя пару фраз о том, какая приятная у нас складывается атмосфера, и ту самую цитату из Бхагавадгиты – Кришна говорит Арджуне: «Вот ты стоишь предо мной, великий воин. Так что не задавай вопросов, вставай и борись». Они и не догадываются, что скоро у них не будет никакой работы, что некоторых из них могут привлечь как соучастников. Однако тайное всегда становится явным: эти люди – никакие не преступники, они на такое даже не способны.

– «Вставай и борись» – это не из Бхагавадгиты, это в Библии сказано, – поправляет меня Мария Гудшмид.

На вероятность того, что займы с рейтингом «ААА» могут когда-либо существенно упасть в цене, вставляет Келлинг, можно, в принципе, закрыть глаза. Рейтинг «ААА» был и будет знаком того, что облигации свободны от рисков, это классический закон инвестирования в стоимость.

Проблема, добавляет Пельке, заключается в том, что инвестиционные банки сами вкладываются в те позиции, которые затем активно предлагают более мелким организациям. Таким образом, они сами определяют ценность своего продукта; иными словами, размер суммы, которую они хотят получить, устанавливается ими совершенно произвольно.

В какой-то момент, сообщает Фельзнер, США выразят коллективное недовольство этой системой. Но в настоящий момент остается только ждать. Есть указания на то, что новый аватар Кришны будет явлен нам уже в нынешние времена.

Что, однако, вовсе не означает, что этим аватаром будет человек, добавляет Мария Гудшмид.

Если, к примеру, делать ставку на секьюритизированные активы, говорит Леман, то нельзя даже предположить, каким ощутимым может быть удар в случае краха крупнейших финансовых конгломератов на рынке деривативов. Не существует формулы, по которой можно было бы надежно просчитать все риски.

– Клюссен выводит деньги, – произношу я.

Вмиг воцаряется тишина.

Но, наверное, он еще не принял окончательного решения, осторожно интересуется Фельзнер. Наверняка это еще можно предотвратить.

Не лучший момент, чтобы терять наиболее значимого инвестора, отмечает Мария Гудшмид.

При необходимости можно прибегнуть к определенным уловкам, намекает Леман. Если, к примеру, – ввиду нестабильности рынка, которой можно найти законное объяснение, – нельзя в точности установить размер капитала, то средства вкладчика могут быть временно заморожены его доверенным лицом, даже если вкладчик и не выражал на это согласия.

Все это теория, обрывает его Шретер. Ни один суд к такому аргументу прислушиваться не будет.

Вернемся к проблеме с инвестиционными банками, перебивает Пельке. Он бы предложил кое-что из акций подшортить, но не вкладывать в это дело значительных сумм.

Лишь те, кто действует, могут рассчитывать на благосклонность Кришны, добавляет Леман.

Некоторые действуют, но Кришна почему-то все не благоволит и не благоволит, раздраженно парирует Пельке. Бог свободен в своих решениях, ведь бог и есть свобода.

Поэтому иногда плохим и достается все самое хорошее, подытоживает Келлинг, а хорошие остаются ни с чем. Нельзя с точностью установить кредитный риск младших траншей пула ипотечных кредитов, а потому…

– Благодарю вас, – говорю я и встаю. До сих пор я сохранял хорошую мину при плохой игре, держал спину прямо и не подавал виду. Но довольно.

– Еще один вопрос! – кричит мне вдогонку Шретер.

За моей спиной захлопывается дверь.

Направляясь к лифту, я раздумываю над тем, как можно установить, правильно ты воспринял услышанное или тебе только так показалось. Но если спросить очевидца, что было сказано, то он может и солгать, и даже диктофонную запись нетрудно сфальсифицировать.

– Вот время и пришло, – говорит мужчина, стоящий со мной в лифте. – Вот и конец.

На голове у него шляпа, улыбка обнажает полусгнившие зубы. Я уже его где-то сегодня видел, вот только не помню где. Он не смотрит мне в глаза, разговаривает с моим отражением в задней стенке кабины, так что не он сам, а его отражение смеряет меня недружелюбным взглядом. Кроме нас, в лифте еще двое мужчин с дипломатами, но они смотрят перед собой, и до нас с ним им дела нет.

– Что вы сказали? – переспрашиваю я.

– Ничего, – отвечает он.

Отворачиваюсь.

– Бывает и так, что верного пути вообще нет, – произносит он.

Поворачиваюсь к нему.

– Было бы хорошо, если бы сам факт признания вины мог сделать тебя совершенно свободным, – продолжает мужчина. – Но иногда тебя уже ничего не может освободить. Ни правда, ни ложь. – Он изящным движением поправляет шляпу. – В принципе, даже различия между ними стираются, Ивейн.

– Прошу прощения?

Он хмурит лоб.

– Что вы только что сказали? – повторяю я. – Насчет правды и лжи? И вы назвали меня Ивейном?

Теперь уже двое с дипломатами смотрят на меня с явным беспокойством. Да-да, вот так это и делается, вот так человека и выводят из равновесия. Опомниться не успеешь, как тебя схватят, что-то крича, ударят, и вот ты уже у них в руках. Но я не так-то прост.

– Простите, почудилось, – произношу я.

– Да неужели? – отвечает мне мужчина в шляпе.

Кабина останавливается, один из ехавших с нами мужчин выходит, его место занимает дама в черном пиджаке. Удачная инсценировка, все выглядит так естественно. Можно смотреть часами и даже не замечать, что все подстроено.

– Тебе этого долго не выдержать, – говорит мужчина.

Я никак не реагирую.

– Беги, беги. Тебе идет этот костюмчик. Беги, пока можешь. Видок у тебя, правда, не самый бодрый.

Никак не реагирую.

– Имей в виду, сегодняшний день не такой, как остальные. Иногда достаточно лишь осознать это – и станет легче. Смерть – это всего-навсего еще один шаг.

Лифт останавливается, открываются двери, я выхожу, не оглядываюсь. Выхожу на улицу, жара уже не такая страшная, скоро вечер. Кнут сидит за рулем, мотор заведен. Интересно, почему. Я что, велел ему меня подождать? Забираюсь в салон.

– Один вопрос, – говорит Кнут.

– Не сейчас.

– Насчет коммунальных облигаций. Как там обстоят дела? Вкладываться, не вкладываться?

До чего же здесь хорошо, прохладно и тихо. Славная машина, чистая, с полным баком, за рулем водитель – успокаивает почище любой религии.

– Просто дело в чем, – продолжает Кнут. – Тетя моя. Скончалась. Печальная история. Я вам уже рассказывал. Стройка, кран, все такое.

– Да-да, припоминаю.

Как всегда, я понятия не имею, о чем он.

– Но, в конце концов, она сама виновата. Зачем было там прятаться? Ее же никто не заставлял, верно?

– Верно.

– Как бы то ни было, никто из нас даже не догадывался, что она сто тысяч евро успела скопить. Мы понятия не имели! А уж после той истории с хозяином и грабителями даже предположить не могли. Ну и она всегда такой жадиной была – ни на Рождество никогда ничего не подарит, ни детям не привезет… Так что нам теперь с этими деньгами делать? У нас сосед есть, у него сынок в банке работает. Не люблю я его, ну да ладно. Он меня тоже не любит. Особенно после того случая с его собакой. Все твердил, что она ну никак не могла сама забраться к нам во двор, но у меня-то два свидетеля есть!.. Ну да ладно. В общем, сын этого Мицника посоветовал в коммунальные облигации вложить.