Салман Рушди - Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей

Слишком много света, когда же он поубавился и мистер Джеронимо смог снова что-то разглядеть, он с ужасом понял, что вновь превратился в ребенка, играющего на давно позабытой, но все еще узнаваемой улице во французский крикет с ребятами, опять распевающими «Раффи-Роннимус», внезапно, необъяснимо, а вот подмигивает, глядит на него, точно обычная «Сандра из района Бандра», молоденькая девчонка, он узнал этот радостно-озорной взгляд, глаза принцессы джинний. И его мать, Магда Манесес, и сам отец Джерри следят за его игрой, держатся за руки, чего они никогда не делали при жизни, счастливые, какими почти никогда не были. Теплый вечер, но не слишком жаркий, удлиняющиеся тени мальчишек, играющих в крикет, словно силуэты мужчин, в которых они могли бы вырасти. Сердце наполнилось чувством, которое было похоже на счастье, но из глаз излилось, как скорбь. Неудержимые слезы, тело сотрясла дрожь печали о том, что было и прошло, есть вещи, вызывающие слезы, сказал верный Эней много веков назад словами, которые вложил ему в уста Вергилий, и смертное трогают сердце. Стопы его теперь касались земли, но где находилась эта земля – в Перистане, в Бомбее, в царстве иллюзий? Все равно он висит в воздухе, только на иной лад, или же попал в когти принцессы джинний. Озираясь в этом сне о давней игре на улице, в этой непостижимой голограмме, он сделался заложником всех приключившихся с ним печалей, он желал бы никогда не отрываться от места, где он родился, просил, чтобы его стопы вросли в эту любимую землю, о, если бы он мог счастливо прожить всю жизнь на улицах своего детства и там вырасти и состариться, зная каждый камешек мостовой, историю каждого продавца бетеля, каждого мальчишку, торгующего пиратскими изданиями у светофора, каждый автомобиль, нагло оставленный богатым хозяином на тротуаре, каждую девчонку возле эстрады – видел бы, как она становится бабушкой, и вспоминал, как они целовались тайком ночью на кладбище – о, как он мечтал, чтобы стопы его проросли корнями в каждый дюйм этой утраченной почвы, любимого утраченного дома, чтобы он сумел стать частью чего-то, чтобы он смог стать самим собой и пойти по той дороге, с которой свернул, жить в контексте, не выбрав то пустопорожнее путешествие мигранта, которое стало его судьбой – ах, но тогда бы он не повстречал свою жену, возразил он себе и тем усилил свою скорбь: невыносима мысль, что, прилепившись к этой линии прошлого, он бы никогда не обрел единственной в своей жизни истинной, пусть кратковечной, радости – а может быть, удастся вмечтать ее в свою индийскую жизнь, может быть, она бы полюбила его и здесь, она бы прошла по этой улице, и нашла его здесь, и любила бы его точно так же, хотя он сделался бы тем, кем он так и не стал, может быть, таким она бы его тоже полюбила, Рафаэля Иеронима Манесеса, потерянного мальчика, того мальчика, которого ставший взрослым мужчина где-то оставил.

– Я думала, тебе понравится, – сказала девочка с глазами джиннии, недоумевая. Я слушала твое сердце, я услышала твою печаль о покинутом и решила сделать тебе подарок – с прибытием в Волшебную страну.

– Забери свой подарок! – он давился слезами.

Бомбей исчез, и появился Перистан, вернее, гора Каф, кольцом опоясывающая волшебный мир. Джеронимо находился в беломраморном внутреннем дворе искривленного дугой дворца Принцессы, вокруг и над ним – краснокаменные стены и мраморные купола, мягкие гобелены колышет ветер, завеса из оберегающей дворец сплошной молнии подобна полярному сиянию. Нет, он не хотел оставаться здесь. Скорбь была вытеснена гневом. Несколько сот дней тому назад, напомнил он себе, он вовсе не интересовался ничем паранормальным или мифическим. Химеры и ангелы, рай и ад, метаморфозы, или там преображение, чума на оба дома, так он всегда полагал. Твердая почва под ногами, грязь под ногтями, рачительность о растущем, клубни и корни, семена и стебли, вот его мир. А потом вдруг левитация, прорыв абсурда, небывалости, катаклизмы. Столь же таинственно, как вознесся, он опустился, и единственное его теперь желание было – возобновить жизнь с того места, где она прервалась. И неважно, откуда все это. Он не хотел принадлежать к этому месту, к этому, этому… слова не подберешь – где возможно такое, он хотел воссоздать вокруг себя реальный мир, даже если реальный мир – иллюзия, а истина – континуум иррационального, он все равно хотел получить обратно фикцию реальности. Ходить, трусить рысцой, бегать, подпрыгивать, копать и растить. Быть земной тварью, а не каким-то демоном, владеющим воздушными силами. Вот его единственное желание. А тут Волшебная страна. И перед ним богиня из дыма, уж точно – не покойная жена, поднятая из могилы властью его воспоминаний. Он перестал понимать. И даже слез не хватало.

– Зачем ты перенесла меня сюда? – спросил он. – Неужели нельзя просто оставить меня в покое?

Она растворилась в белом вихре, в средоточии которого сиял свет. Потом снова обрела форму, уже не костлявая Дунья, которую любил Ибн Рушд, но Аасмаан Пери, небесная повелительница, блистательная, на ее челе, сплетаясь, будто лавры победителя, сверкали молнии. Украшенная драгоценностями и златом, окутанная облаками дыма, а за ее спиной, дожидаясь приказа, полумесяцем выстроились служанки. Не спрашивай джиннию о причинах ее поступков, отвечала она, ее черед настал гневаться. Может быть, я перенесла тебя сюда, чтобы обратить в раба, будешь наливать мне вино и умащать пятки, или даже, если мне вздумается, послужишь мне обедом, тебя поджарят и подадут мне на блюде с вялым листком капусты, стоит мне мизинцем шевельнуть, и они тебя изготовят, можешь не воображать, будто они ослушаются. Сначала ты забываешь восхвалить красоту принцессы, а теперь о причинах вздумал спрашивать? Причины – глупые человеческие выдумки. Для нас существуют лишь удовольствия, мы делаем, что захотим.

– Возврати меня в обычную мою жизнь, – попросил он. – Я не мечтатель, воздушные замки не для меня. Мне надо ухаживать за садом, это мое ремесло.

– Я прощаю тебя, потому что ты мой пра-пра-пра-пра-пра-пра-правнук, можешь еще парочку «пра» добавить, – сказала она. – Но прежде всего не забывай о манерах, особенно если сюда придет мой отец, он не будет столь великодушен. А во-вторых, не глупи. Твоей обычной жизни больше нет.

– Как ты сказала? Я тебе кто?

Ей столь многому предстояло его научить. Он сам не сознавал, как ему повезло. Она была небесной повелительницей, Прекрасной Принцессой, и могла бы выбрать любого в обоих мирах, а предпочла его, потому что его лицо было отголоском лица великого человека, кого она давным-давно любила. Он не понимал, что стоит на горе Каф, словно это самое что ни есть заурядное явление, а ведь большинство смертных лишились бы рассудка, лишь ступив на землю Перистана. Он не знал себя, не чувствовал дух великого джинна в своей крови, унаследованный от нее – ему бы следовало поблагодарить ее за этой дар, а он лишь косился с отвращением.