Салман Рушди - Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей

Коллеги в издательстве говорили о мистере Айрагайре, и это не всегда звучало как комплимент, что его невинность превосходит цинизм всезнающих детей и потому он не в состоянии постичь горечь разочарованного мира, давным-давно невинность утратившего. Вежливый, растерянный очкарик ждал обещанных грузовиков. Если бы Рене Магритт изобразил Стэна Лорела в светло-коричневых оттенках, вышло бы некоторое сходство с мистером Айрагайрой, который с рассеянной и бестолковой ухмылкой взирал на толпу, близоруко помаргивал, когда охранники стали сгонять всех в кучу, пастухи с оранжевыми метинами на лбах и длинными палками в руках. В назначенное время прибыл конвой грузовиков, изогнувшись на старинной набережной вдоль моря, словно чернильная клякса, упавшая на старинный рисунок, и когда мистер Айрагайра очутился наконец лицом к лицу с офицером, ответственным за транспортировку, с этим дородным густоволосым молодым человеком, явно гордым своими мускулистыми руками и выпуклой грудью, он был уверен, что теперь-то недоразумение быстро разрешится. И он заговорил, но ответственный за транспортировку перебил мистера Айрагайру и спросил его имя. Тот назвался, офицер сверился с кипой бумаг в папке с зажимом.

– Вот оно, – сказал он, предъявляя документ мистеру Айрагайре. – Ваши работодатели вас уволили.

Мистер Айрагайра покачал головой:

– Этого не может быть, – пустился он в логические рассуждения, – во-первых, меня в издательстве ценят, а во-вторых, будь это даже правдой, сначала меня должны предупредить устно, а затем известить письменно и, наконец, вручить уведомление. Так полагается это делать, и процедура не была соблюдена, к тому же, повторяю, у меня есть все основания утверждать, что на работе меня уважают и собирались отнюдь не уволить, но повысить.

Офицер по транспортировке ткнул в подпись внизу бумажного листка:

– Узнаете?

Мистер Айрагайра с ужасом признал, что почерк его начальника ни с чьим не спутаешь и это он.

– Стало быть, все ясно, – подытожил ответственный за транспортировку. – Раз вас уволили, значит, вы сделали что-то очень дурное. Можете сколько угодно изображать, будто вы ни при чем, но вина ясно написана у вас на лице, и эта подпись, подлинность которой вы сами удостоверили, это подтверждает. Полезайте в грузовик.

Напоследок мистер Айрагайра позволил себе лишь один строптивый вздох:

– Никогда бы не поверил, – сказал он, – чтобы подобное случилось здесь, в моем любимом родном городе Б.

– Название города изменилось, – сообщил ему офицер. – Отныне к нему вернулось древнее имя, которое некогда ему дали боги: Избавление.

О великий царь, мистер Айрагайра никогда не слыхал такого названия и понятия не имел, чтобы имя городу в древности дали боги, тем паче, что и города тогда не существовало, это ведь не древняя столица Д. на севере, а одна из новых застроек, современный мегаполис, но протестовать мистер Айрагайра больше не стал и послушно забрался со всеми прочими в грузовик. Его повезли на север, на те новые заводы, где строили машину будущего. В следующие недели и месяцы его смятение лишь возрастало. На новом рабочем месте, среди устрашающего грохота турбин и пронзительного стаккато дрелей, подле молчаливой тайны конвейерной ленты, по которой винты и болты, валы и шестеренки плавно скользили мимо пунктов контроля качества к неведомой цели, он к своему изумлению убедился, что на великое предприятие были привлечены еще менее пригодные, чем он, работники. Малые дети клеили из бумаги и дерева поделки, которые тоже каким-то образом включались в великое целое; повара пекли пирожки и облепливали ими со всех сторон машину, как в деревне коровьим навозом – глинобитные домики. Что же это за машина, гадал мистер Айрагайра, для строительства которой понадобился весь народ в совокупности? Моряки приносили в жертву машине свои корабли, а землепашцы – плуги; по мере того как его переводили с одного места на другое по гигантской строительной площадке, он видел, как прямо внутри машины строятся отели, видел там кинокамеры и ткацкие станки, но в отелях не было постояльцев, в кинокамерах отсутствовала пленка, на станках – нити. Тайна росла вместе с ростом машины, целые города сметались с лица земли, освобождая место для машины, покуда Айрагайре-сахибу не показалось, что машина и государство сделались синонимами, ведь в стране больше не оставалось места ни для чего, кроме этой машины.

В те дни ввели рационирование воды и пищи, в больницах закончились лекарства и в магазинах товары, машина распространилась повсюду и сделалась всем: каждый являлся на то место, какое ему назначили, делал работу, какую велели, все завинчивали гайки, сверлили, клепали, долбили молотками и к ночи возвращались домой, уставшие до немоты. Рождаемость упала, потому что на секс не хватало сил, и радио, телевизор и мегафон прославляли эту ситуацию как всенародное благополучие. Мистер Айрагайра заметил, что начальство на строительстве, управляющие, и надсмотрщики, и охрана, все были свирепы и постоянно злы, особенно на таких людей, как он сам, тех, кто прежде мирно жил своей жизнью и рад был предоставить то же право другим. Такие люди считались теперь одновременно и ничтожными, и опасными, бесполезными и мятежными, им, дескать, требовалась суровая дисциплина, уж можете в это поверить, твердили мегафоны, за дисциплиной дело не станет, наказания будут применяться всюду, где понадобится, а мистер Айрагайра думал: как странно, что те, кто оказался при новой иерархии на самом верху, гораздо злее тех, кто внизу под ними.

Настал день, о великий царь, когда мистер Айрагайра увидел ужасное зрелище. Мужчины и женщины несли строительный материал в металлических поддонах, установив их у себя на голове, и это само по себе нормально, однако что-то случилось с телами этих мужчин и женщин, они выглядели – он не сразу подобрал слово – раздавленными, будто что-то гораздо более тяжелое, чем поддоны со строительными материалами, давило на них, будто вокруг них возрастала гравитация, буквально вминая их в землю. Возможно ли, спросил он соседей по конвейеру, к которому он был в тот день приставлен, мыслимо ли допустить, что их пытали, и все, к кому он обращался, языком отвечали «нет», а глаза в то же время говорили «да», что за мысль, мы живем в свободной стране, говорили уста, а глаза: не будь глупцом, опасно выражать вслух подобные мысли. На следующий день раздавленные исчезли, строительный материал доставляли другие строители, и если их фигуры тоже показались мистеру Айрагайре слегка сдавленными, на этот раз он держал рот на замке и лишь взглядом вопрошал соработников, а те взглядом отвечали ему. Но держать рот на замке, когда отчаянно хочется что-то из себя вытолкнуть, вредно для пищеварения, и тот день по пути домой мистера Айрагайру мутило, его чуть было не вырвало прямо в грузовике, на котором их перевозили, что было бы – воспользуемся одним из слов возникшего тогда новояза – «неблагонадежно».