Салман Рушди - Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей

И мы, вспоминая, словно бы видим, как пришла в движение застывшая живая картина: яркой вспышкой взметнулись попугаи с балкона замка на краю мощенного мрамором двора, усилился аромат белых лилий в дыхании ветерка, что колышет наряд принцессы, а где-то в отдалении послышалось сладостное томление деревянной флейты. Принцесса вырывается из объятий Джеронимо, тычет пальцем в шкатулку, с которой слетает очередной слой, и валится на пол, обеими руками зажимая уши, и шпион Омар тоже падает, его тело сотрясается в конвульсиях, и только Джеронимо Манесес ничего не слышит, ничего не ощущает, видит только, как бьются в судорогах джинн и джинния, и в этот момент, согласно нашим хроникам, он явил присутствие духа – от чего целиком зависело будущее, его будущее и наше, – схватил китайскую шкатулку, выбежал с ней на тот балкон, с которого открывался вид на склон Кафа, и со всей силы запустил смертоносной игрушкой высоко в пустоту небес.

Секунду спустя Дунья и Омар очнулись и поднялись с пола. Благодарю тебя, сказала Дунья мистеру Джеронимо. Ты спас нам жизнь, и мы у тебя в долгу.

В такие моменты джинны ведут себя в высшей степени церемонно. Таков их обычай. Если кто-то оказал джинну услугу, тот должен отплатить ему ответной. В этих вопросах джинны до педантичности корректны даже с любимыми. Вероятно, Дунья и Омар даже поклонились Джеронимо Манесесу, потому что этого требовал обряд, но на сей счет хроники молчат. Если они так поступили, то Джеронимо, сильный сдержанный тип, был, конечно, смущен таким жестом.

– Я разгадала проклятье, – сказала Дунья. – Поспешим к моему отцу, я постараюсь разрушить чары.

Едва эти слова сорвались с ее уст, как раздался громкий шум.

В последний миг своей жизни владыка горы Каф открыл глаза и в предсмертном безумии потребовал книгу, которая никогда не была написана, а затем принялся зачитывать вслух ее невидимые страницы, словно они открывались у него перед глазами. То был отчет о посмертном споре между философами Газали и Ибн Рушдом, который вспыхнул спустя столетия после их смерти, когда джинн Зумурруд и родная дочь Шахпала, она же Небесная Джинния, Дунья, Принцесса Молний, вздумали их реанимировать. Могущественный великан Зумурруд, пробудивший Газали в могиле, враг Шахпала, был вне пределов досягаемости, но почерпнув в словах, таинственно истекавших из его собственных уст, знание, что его дочь тоже осмелилась шутить с жизнью и смертью, старый монарх в агонии испустил гневный рев такой силы, что гобелены сорвались со стен в его спальне и мраморный пол расселся, трещина извивающейся змеей поползла от кровати к ногам принцессы, возвестив ей о смерти царя. Она помчалась к другому концу этой трещины как могла скорее, оставив Джеронимо Манесеса далеко позади, и к тому времени, как он в свой черед добрался до царской опочивальни, принцесса уже во весь голос выкрикивала спасительное заклинание в ухо отца, но было поздно.

Владыка горы Каф навеки покинул Перистан. Симург взлетел с обычного места, со столбика кровати, и загорелся. Прислужники во дворце смерти – ни одному из них не доводилось прежде видеть смерть джинна, не говоря уж о смерти царя – принялись на разные лады выражать скорбь и, несомненно, раздирали на себе одежды и рвали волосы, однако, при всем тщательном соблюдении верноподданнических завываний и не забывая бить себя в грудь, не упустили поставить новую царицу в известность о том, что сердце владыки напоследок разбило известие о ее проступке. Она подняла мертвеца из гроба, деяние, выходящее далеко за пределы допустимого даже для джиннов, и если, с одной стороны, этим она доказала свою редкостную и грозную мощь, то с другой стороны, совершила тяжкий грех и знание об этом прискорбном грехе стало последней каплей, доконавшей Шахпала. Итак, его смерть отчасти и на ее совести, вот что хотели почтительно донести до сведения новой царицы придворные, разумеется, склоняясь перед ней, опускаясь на колени, прижимаясь лбом к полу и воздавая все почести, какие подобает воздать новой повелительнице, и все же так оно и есть, бормотали они, свидетельством тому трещина в полу, что ни на миг не прерываясь устремилась прямо к стопам виновницы.

Омар Айяр заступался за принцессу, указывая, что она собственной жизнью рисковала, пытаясь вникнуть в ядовитое заклятие китайской шкатулки, и тут же поспешила к смертному одру царя в надежде его спасти, и все, разумеется, согласились, это несомненный подвиг, но при этом отводили взгляд, и напряженные позы доказывали: убедил он их не вполне, ведь царь-то мертв, а значит, в деле спасения принцесса не преуспела, вот и все, тут она опять оказалась неудачницей. И по мере того, как слух о смерти царя разносился от смертного ложа по проспектам и переулкам Кафа и гремел по склонам горного царства, к этой молве присоединялся и шепоток о виновности принцессы, не вызывая, разумеется, ни у кого даже малейшего сомнения в ее праве наследовать трон, но все же пятная принцессу, шепотки подобны грязи, только из звука, и когда у дворцовых стен собрались подданные, любившие покойного почти так же сильно, как любила его дочь, острый слух джиннии различил – поведаем с прискорбием – среди горьких рыданий ее народа не слишком громкое, но все же внятное улюлюканье.

Она оставалась спокойна. Ни слабости, ни слез. Что бы ни думала она о последних минутах отца, это она держала при себе и никому своих чувств не показывала. Обратилась с балкона дворца к народу Кафа. В сложенных горстью ладонях она держала собранный пепел Симурга, и когда сдула пепел в толпу, он снова собрался в тело величественной птицы и с пронзительным воплем вновь обрел жизнь. Теперь, с Симургом на плече и Симурговой короной на голове, наследница внушала собравшимся почтение, и ропот затих. Она принесла народу присягу. Смерть вошла в Перистан, и смерть будет попрана смертью. Новая царица не будет знать покоя, пока не уничтожит убийц отца. Зумурруд-шах и его приспешники, Забардаст, Раим Кровопийца и Сверкающий Рубин, будут истреблены навек из обоих миров. Так завершится Война миров, и снова наверху, как и внизу, воцарится покой.

Такую она принесла присягу. А затем испустила вопль.

Джеронимо Манесеса ее вопль словно молотом ударил в голову, он рухнул без чувств. Немало тысячелетий миновало с тех пор, как в последний раз в том или другом из двух миров слышали вопль Небесной владычицы. Он был столь громок, что наполнил мир джиннов целиком и проник также в нижний мир, где Зумурруд и трое его соратников услышали и поняли: им объявлена война. Смерть вошла в мир джиннов, и прежде, чем война закончится, еще не одному джинну предстоит умереть.

Принцесса возвратилась к ложу отца и долгое время от него не отходила. Она сидела на полу подле него и говорила. Джеронимо Манесес – сознание вернулось к нему, но в ушах неумолчно звенело – присел поблизости на обтянутое парчой кресло и прикрыл глаза, перетерпливая худшую в своей жизни мигрень. Его все еще трясло и мутило, и вскоре он вновь утратил связь с реальностью, провалившись в глубокий сон, полный видений грома и смерти. Пока он спал, дочь умершего царя делилась с отцом всеми своими тайными помыслами, всем тем, что ему было недосуг выслушать при жизни, а теперь ей казалось, будто впервые в жизни она нераздельно владеет его вниманием. Придворные рассеялись, Омар Айяр стоял на страже у дверей покоев смерти, а мистер Джеронимо спал. Дунья говорила и говорила, мешая слова любви, гнева и сожаления, а когда закончила изливать душу, рассказала убитому царю свой план отмщения, и мертвый царь не пытался ее отговорить – не только потому, что был мертв, но и потому, что джинны таковы: они не склонны подставлять другую щеку, обидишь джинна – он постарается сквитаться.