Сара Груэн - У кромки воды

Потом в убежище прокрался Коналл, а следом за ним я, опустив за собой занавес.

Я включила фонарик и прислонила его к стене. Энгус, согнувшись под низким потолком, прошел к койкам в глубине и положил Мэг на нижнюю. Мэг, извернувшись, перекатилась на бок.

– Дайте мне противогаз, – сказал Энгус, присев возле нее. – И свой наденьте.

Он натянул противогаз на израненное лицо Мэг. Она заскулила и свернулась клубочком.

Энгус пошарил под койкой и вытащил сверток из брезента, на котором значилось «Полевая первая помощь». Когда он развернул брезент, в свертке обнаружились самые разные хирургические инструменты и коробочки, пристегнутые изнутри. Пару мгновений спустя Энгус уже колол что-то в руку Мэг.

– Что это? – спросила я, опустившись рядом с ним на колени. – Обезболивающее?

– Да. Заранее заряженный шприц. Я ее порядком растряс, пока сюда нес, и не вижу причины не дать ей поспать.

Он оглянулся на меня.

– Я же сказал, надевайте противогаз.

Я путалась в лямках, когда Энгус развернулся и что-то проделал в районе моего затылка. Я подняла руку и потрогала: он заколол сходившиеся лямки английской булавкой.

Над нами с ревом пронеслось несколько самолетов, один за другим. Я вскрикнула и закрыла голову руками. Энгус обнял меня, и я вцепилась в него мертвой хваткой, подняв лицо и зарывшись фильтром противогаза ему в плечо.

– Это «Спитфайеры» – всего лишь «Спитфайеры». Бояться нечего, – сказал он. – Давайте-ка я вас наверх подсажу. Мне еще за ружьем сходить.

Я ухватилась за край верхней койки, и он подставил руку под мою ступню, словно подсаживал меня на лошадь. Я попробовала забраться под одеяла, но сквозь противогаз толком не видела, где я и что делаю.

– Сейчас вернусь, – сказал Энгус, снявшись с места.

Я позвала его, даже попыталась схватить, но его уже не было. Когда над нами завыл еще один самолет, я расплакалась, роняя слезы в противогаз.

Наверное, ружье было в погребе, потому что Энгус вернулся почти сразу.

– Все хорошо, – сказал он, садясь на корточки возле занавеса. – Это снова «Спитфайеры».

Сирена выла не переставая, заходясь и опадая, и через несколько часов я перестала ее слышать, впав в оцепенение.

Я лежала на боку, не сводя глаз с Энгуса. Он сидел, слегка склонив голову, и все время прислушивался. Каждый раз, как над нами проносился самолет, он кричал мне, какая это модель. Я не знала, в чем разница между «Локхид Лайтнинг» и «Бристоль Бленхейм», но решила, что раз Энгус не вышел в них стрелять, значит, скорее всего, они не будут нас бомбить. Я настолько привыкла к вою сирены, что вздрогнула, когда она наконец перешла на ровный тон, визжа на самой высокой ноте.

Когда звук сошел на нет и смолк, Энгус положил ружье.

– Вот и все, надо понимать, – сказал он, поднимаясь на ноги.

Он прошел к задней стене убежища и на мгновение скрылся из виду, нагнувшись посмотреть на Мэг. Потом снова появился, сложил руки на краю моей койки и оперся на них подбородком. Его лицо оказалось прямо перед пластиковым окошечком моего противогаза, и я поняла, что свой он так и не надел. Он его даже не взял. У него были заняты руки.

– Как вы? – спросил он.

Я попыталась выпутаться из одеял.

– Лежите, – сказал Энгус. – Мэг спит.

– Мы останемся тут на ночь? – спросила я глухим из-за резиновой маски голосом.

– Да, сколько ночи осталось. Днем будет легче передвигаться, а я не хочу снова покалечить Мэг.

Он постучал по окошечку моего противогаза.

– Знаете, его уже можно снять.

Когда я сняла противогаз, он забрал его у меня и наклонился, чтобы убрать обратно в глупую красную сумку.

– Вам там тепло? – спросил Энгус.

– Да, но вы-то где будете спать?

– Схожу в дом и принесу одеяло.

– Может быть, ляжете на верхнюю койку, а я переберусь вниз, к Мэг?

– Нет. Она свернулась, к чему ее тревожить. Пусть все остается как есть.

– Нам обоим здесь места хватит, – сказала я.

Энгус распрямился. Наши взгляды встретились, и на этот раз нас ничто не разделяло: ни пластиковые окошки, ни зеленые фильтры, ни черная резина – нечему было скрыть мои слова. Я не знала, как они сумели вырваться.

Энгус улыбнулся, возле глаз залегли морщинки.

– Простите, – сказала я, чувствуя, как у меня пылают щеки.

Он прижал два пальца к моим губам, потом его рука скользнула дальше и подхватила меня под щеку.

Я задохнулась и, повернувшись к его ладони, прижалась к ней лицом и закрыла глаза. Когда я их открыла, Энгус смотрел на меня так, словно видел насквозь. Взгляд у него был такой же пронзительный и пугающий, как в ту ночь, когда я впервые его увидела.

– Тише, m’eudail [17], – произнес он. – Все хорошо.

И убрал руку.

– Куда вы? – чуть не заплакала я.

– Тут же вернусь, – ответил он, выскальзывая из убежища.

Он оставил фонарик гореть. Коналл сидел у входа, склонив голову, как гаргулья.

Энгус вернулся с одеялом, завернулся в него. Сел возле входа под стеной и выключил свет.

– Доброй ночи, m’eudail.

Я подняла руку и провела по лицу там, где он ко мне прикасался.

На девятый день я начала думать, не случилось ли что с Эллисом и Хэнком, и если да, то откуда кто узнает, где меня найти. На одиннадцатый день до меня дошло, что возвращение с самого начала могло не входить в их планы.

Поначалу эта мысль была чем-то вроде тайного желания, но вскоре я убедила себя, что не так уж это невероятно: у Эллиса не было ни дома, ни денег, к которым можно было бы вернуться, а у Хэнка денег было предостаточно, и, куда бы он ни отправился, они остались бы при нем. Они могли поменять документы, уехать в какое-нибудь экзотическое место, найти опиумный притон возле моря, оставить все проблемы позади. Я понимала, что одна из проблем – я, но если они и в самом деле сбежали, не имея в виду вернуться, с чего бы им волноваться о том, что будет со мной? Может быть, они все-таки осознали, что питают ко мне какие-то нежные чувства, и решили отпустить меня на свободу.

Конечно, никакой свободы не будет, пока я не добьюсь ее признания по закону, но мысль о ней сияла ярко, как полоска света под дверью тюремной камеры. Я была уверена, что Энгус позволит мне пожить тут до конца войны – я работала не меньше остальных, – но дело было не только в этом. В гостинице я была как дома, чувствовала, что мне здесь рады.

Я не могла заставить себя подумать о том, что будет после войны, когда вернется хозяин гостиницы. Самой горячей моей надеждой, самым глубоким желанием было то, о чем я не могла позволить себе думать, чтобы не начать верить, что это возможно – ведь я знала, что оно невозможно.

На двенадцатый вечер без мужа я вернулась в свою комнату.

Была середина дня, мы с Анной сидели у Мэг. Мы решили не путаться под ногами, потому что Рона варила очередной суп, на этот раз на бараньих голяшках и ячмене. Похоже, Рона и Mhàthair вдвоем разработали точный план излечения Мэг с помощью супа и чая. Сейчас на плите кипели четыре большие кастрюли, наполнявшие дом соблазнительным ароматом.