Катрин Панколь - Новое платье Леони

Мужчина оставил свою красивую машину – «Мазерати» – на паркинге возле дома и ровным шагом пошел вперед.

Со спины он шел гордо и прямо, не горбясь, но если посмотреть с лица, можно было заметить, что челюсти у него были сжаты, взгляд блуждал, и две слезы катились по лицу.

– Не плачь, мой сыночек, – сказала половина женщины. – Я же еще не умерла, я еще не сказала свое последнее слово.

– Я не плачу, мама, просто глаза слезятся от ветра.

Женщина прижимала к себе старый мешок из черной искусственной кожи, который открыла потом, чтобы достать из него связку ключей.

Они возвращались из клиники Монтрето в Париже, где у обрубка женщины ампутировали уже вторую ногу. Это учреждение посоветовал им префект. Он в прошлом году делал там операцию по поводу варикоза.

Они вошли в подъезд, и мужчина пошел по лестнице до двери квартиры, которая находилась в бельэтаже, как бы между первым и вторым этажами. Казалось, он не знает усталости.

– Мы же могли поехать на лифте, неразумно так утомлять себя, – сказала половинка женщины, прижимая к груди связку ключей.

– Да по лестнице быстрее получится. «И кроме того, – подумал он, – есть шанс никого не встретить». Он не произнес это вслух, но половинка женщины откликнулась эхом:

– Ты прав, малыш, не стоит, чтобы меня видели в таком состоянии. Ни в коем случае нельзя внушать людям жалость. Это начало падения.

И она сжала шею мужчины своими сильными руками.

Этот мужчина и эта половинка женщины составляли идеальную пару. Им даже не нужно было разговаривать, чтобы понять друг друга, и если мужчина сейчас соврал о том, что он не плачет, то скорее для того, чтобы отдать должное отваге и хладнокровию женщины.

Они вошли в квартиру, и мужчина осторожно опустил женщину на кровать в ее комнате. Он целомудренно накрыл ее одеялом и наконец позволил себе без сил упасть на край кровати.

Он смотрел в пустоту и молчал. Иногда протягивал руку, чтобы погладить женщину по ноге, но вовремя останавливался.

– Будь сильным, сынок.

– Чем ты провинилась перед небесами, что они тебя так наказывают?

– Я слишком много работала, слишком изнуряла себя, вот и все. С утра до вечера на ногах, словно вьючное животное. Но силы у меня до сих пор остались.

И она ударила себя в грудь.

– А знаешь почему?

Рэй тряхнул головой, глаза его были полны слез, и опять рука его потянулась погладить ноги, которых больше не было.

– Потому что ты рядом со мной, мой сыночек. Ты – вся моя жизнь, и всегда было так. Пока мы с тобой будем вместе, я никогда не буду чувствовать себя несчастной, ты слышишь меня? Никогда. У меня можно все отобрать, разрезать меня на кусочки, но пока ты со мной, я буду живой и сильной.

Рэй, едва удержавшись, чтобы не разрыдаться, кивнул:

– Я тоже люблю тебя, мама.

– Ну вот видишь, эти твои слова стоят всех ног на свете!

– О мамочка! – воскликнул он, уже не в силах сдержать рыданий. – Не говори так!

Она посмотрела на сына и восхитилась, сцепила руки на груди и потрясала ими в экстазе, как те крестьянки, которые благодарят Бога перед табличкой с обетом в полутемной деревенской часовне. Как же он красив. Нет, ну как же он красив! Она не знает никого более величественного, высокого, сильного. О, какой у него пристальный, гордый взгляд, какая прямая, могучая спина! Это не ребенок, а произведение искусства.

– Нужно заставить ее вернуться, – сказала она, переменив тон. – Чего ты ждешь, почему не поедешь и не заберешь ее из больницы?

– Я пытался, мама. Я пытался всеми способами. Я подсылал Тюрке, я угрожал Дюре. Напоил его и сдал в таком состоянии полицейским. Они поместили его в вытрезвитель. Я ходил к нему, я ему объяснил, что, если он мне ее не вернет, я не стану за него заступаться, как обычно, и его выставят из гильдии медиков.

– Ну и как? – спросила Фернанда, вытянув шею, неукротимо сверкнув глазами.

– Он, представь, отказался. Сказал, что и не рассчитывал на меня. Сталкивай меня в яму, мне наплевать!

– Так и сказал?

Фернанда пришла в неистовство. Она зашевелилась, стукнула кулаком по одеялу.

– Не волнуйся так, мама, это тебе вредно.

– Но я думала, что этот Дюре тряпка, с ним ничего не стоит справиться!

– Я тоже так думал. И до последнего времени так и было. Он меня слушался беспрекословно. Но… он больше ничего не хочет слышать. Он говорит, что с него хватит. Что ему осталось два года до пенсии. У меня больше нет рычагов давления на него. Что теперь делать? Как все организовать? Нужно, чтобы ты проявила благоразумие и согласилась потерпеть кого-то в доме. Я не могу находиться здесь круглосуточно.

– Никогда! – воскликнула Фернанда, стиснув зубы. – Чтобы весь Сен-Шалан был в курсе, что происходит у меня дома? Ну спасибо.

– Но у нас ничего не происходит! Тут нечего рассказывать!

– Я знаю людей. Все сплетники и злопыхатели. Они обожают рассказывать всякое вранье, собирать слухи. Я слишком страдала от них, когда ты родился. На меня показывали пальцами, шушукались за моей спиной. Я была матерью-одиночкой, это считалось стыдным. Никогда больше! Никого не потерплю у себя.

– Ну и что же нам тогда делать?

– Езжай и забери ее!

– Но я не…

– Езжай и забери, я тебе говорю. Она твоя жена, тут нечего даже обсуждать. Сколько времени она уже в больнице, а? Ты считаешь, что это нормально? И все это время я хожу под себя, я плаваю в луже собственной мочи. Это ей полагается ухаживать за мной!

– Но если Дюре не хочет… Только он может ее выписать.

– Дюре скоро оттуда свалит… Его уволят, и все.

– Но это не так быстро делается, мама. Это занимает некоторое время. Мне нужно написать на него донос в гильдию медиков, его будут рассматривать, потом он будет ждать суда, его должны вызвать. Тут не то чтобы дело одного дня.

Фернанда помотала головой, скрестила руки на груди, с яростью во взгляде посмотрела на сына, который лежал рядом. У него был такой растерянный, такой несчастный вид. Как в тот сочельник, когда она не смогла подарить ему пожарную машину, которую он у нее попросил на Рождество. У нее заныло сердце.

– Как-нибудь сами справимся, сынок.

Рэй вздохнул. Он бы предпочел, чтобы справлялся кто-то другой, кроме него.

– Когда мы вместе, мы же становимся сильнее, разве не так? Мы всегда составляли отличную команду, я и ты.

Она взяла его за руку, сжала ее с нежной, почти кокетливой улыбкой.

– Разве нам с тобой плохо вдвоем, вот так?

Он вымученно, слабо улыбнулся и ничего не ответил. Сегодня вечером его ждала Виолетта. А ему опять придется встать ночью, когда позовет мать, переменить ей повязку, дать ей лекарства, сменить подгузник, простынь. Отнести на горшок. Вытереть, обработать, подержать за руку, выслушать. Он уже больше так не мог. Ему хотелось убить ту, другую, в больнице, она нарочно там торчит, это точно.