Энтони Бёрджесс - Мистер Эндерби. Взгляд изнутри

В грязном белом поварском халате, дополненном белым шейным платком и белым колпаком-грибом, Арри отдыхал от кухонных трудов у барной стойки «Герба масонов». Эндерби он встретил без энтузиазма, но по собственному почину и без единого вопроса заказал ему двойной виски.

– Тот костюм, – сказал он, – просто в жутком состоянии. Пришлось отправить его в чистку. – Он отпил добрых три четверти пинты янтарного эля, смешанного с горьким.

– Извини, – ответил Эндерби. – Больше не повторится. Я больше ничего не буду у тебя занимать. Я уезжаю.

– Уезжаешь? Да? И уже никогда не вернешься?

– Вот именно.

Арри глядел серьезно и чуть печально, но за этой миной как будто скрывалась толика облегчения, душок его прорывался, точно в дырочку для пара в верхнем слое теста.

– Куда? – спросил он.

– Не знаю, – ответил Эндерби. – Куда-нибудь на побережье. Не важно куда.

– Тебе бы убраться как можно дальше, – посоветовал Арри, растягивая гласные, как в каком-нибудь примитивном языке: «подаааальше», ономатопая, подчеркивающая расстояние, как только сможешь. Тут никому жизни нет. Никогда, никогда больше не возвращайся.

Он угрюмо глянул на лесбиянок в углу: Глэдис в очках и штанах под леопардовую кожу тайком лапала косоглазую Пруденс, а потом вдруг сочувственно посмотрел на Эндерби.

– Я, собственно, попрощаться зашел, – сказал Эндерби, – и пожелать успехов с ухлест…

– Нормалек будет, как хлестики пришьют.

– Я не про хлястики, а про твое ухлестывание за Тельмой говорил. Я принес тебе еще стихотворение, самое последнее в цикле. Если оно делу не поможет, тогда не знаю уж что.

Он достал из кармана сложенный листок.

Арри покачал головой.

– Ничто не поможет, ничто. Только чертово время потратил.

– И мое тоже, – согласился Эндерби.

– Вот и жди, когда рак на горе свистнет, – прошамкал беззубо Арри. – Ни рыба ни мясо эта Тельма. Что потрошки, что стишки – не в коня корм.

– Такова жизнь, – вздохнул Эндерби. – Никому сегодня поэзия не нужна. Все впустую.

Он собрался уже разорвать свое последнее пламенное посланье.

– Не, не впустую, – возразил Арри. – Пара-тройка очень даже недурные были. Да только не в коня корм.

Он протянул чистую поварскую руку, чтобы спасти стихотворение Эндерби. Развернув листок, он глянул на него без особого интереса и, сделав вид, что прочел, убрал в карман штанов. Эндерби заказал ему пинту янтарного с горьким.

– С тех пор как я тут живу, ты единственный, с кем я вроде как подружился, – сказал Эндерби. – Поэтому перед отъездом хотел бы пожать тебе руку.

– Все тебе руку жмут, – ответил Арри и поступил как сказано: – Когда сматываешь?

– Надо вещи собрать, – сказал Эндерби, – да еще решить, куда поеду. Завтра, наверное. Пока Джек на работе.

– Какой еще Джек?

– Ах да, извини. Малый, который живет надо мной. Он думает, у меня роман с его сожительницей.

– А-а, – качая головой, протянул Арри, потом посмотрел на Эндерби с новым сочувствием. – Сваливай как можно скорее, – сказал он. – Побросай вещички в мешок и отправляйся на вокзал Виктория. На Виктории есть карта со всякими названиями. Послушай моего совета, парень. Хороших мест полно. Выбирай, какое понравится подальше отсюда, и мотай туда прямиком. Теперь все места одинаковы. Главное, не осесть. И что ты будешь делать, когда попадешь туда, куда едешь? Продолжать в том же духе?

– Это все, что я умею, – отозвался Эндерби. – Кропать стишки – все, на что я способен.

Покивав, Арри прикончил свою пинту – четвертую с прихода Эндерби.

– Про спагетти поменьше пиши, – сказал он с пеной на губах. – Оставь спагетти тем, кто хоть что-то в них смыслит. – Он еще раз пожал Эндерби руку. – Пора возвращаться, работенка зовет. Особый ланч для «Дщерей умеренности». – Слова он произнес раздельно, словно с плаката читал. – Береги себя, – посоветовал Арри. От двери он помахал белой поварской рукой и вышел.

Мысли у Эндерби было спутались, завились недоуменными спагетти, он даже успел испугаться. Пока он допивал виски, сердце у него бешено колотилось, но спиртное его успокоило. Неужели он послал стихи миссис Мельдрам? Нет, он точно помнил, что приколол чек к четвертушке писчей бумаги. Но ведь разницы-то особой нет, правда? И все равно могло попасть не в тот конверт. Лучше бы поскорей, поскорей отсюда убраться.

Пока он, пыхтя вдоль набережной, спешил домой собирать вещи, в вышине кружили, орали чайки, карабкаясь по синей стене зимнего дня у моря. Вот уже два дня кряду он забывал их кормить. Они пикировали и взмывали и громко жаловались. Жадные стеклянные глазки. Неблагодарные твари. Они не кричали Эндерби «до свиданья»: в ожидании положенного хлеба они будут ждать его севернее или южнее по побережью.

Того, что мир назвал бы жизненно необходимым, у Эндерби было немного. Проблема заключалась в ванне стихов. Опустившись перед ней на колени, точно (тут он сардонически рассмеялся) боготворил собственное творчество, он начал охапками переваливать ее содержимое в больший из двух своих чемоданов, отделяя – более или менее тщательно – рукописи от корок сэндвичей, пачек из-под сигарет и цилиндриков давно использованной туалетной бумаги. Но он нашел столько старых стихов, о которых совершенно забыл, поэтому не смог удержаться и удивленно начал читать, а день тем временем клонился к закату. Ему пришлось существенно изменить первоначальный план – теперь его целью было попасть (если Джек позволит) на какой-нибудь вечерний поезд до вокзала Виктория, провести ночь в гостинице, а после полудня спуститься по другой ступице на южное побережье. Ему казалось, он должен жить у моря, которое ему как огромная, мокрая слюнявая мачеха или зеленая догматичная церковь, нуждающаяся в присмотре; море хотя бы неспособно на вероломство.

Поразительно, чего он только не понаписал, особенно в молодости: пародии на Уитмена, Чарлза Даути, попытку перевода Duino Elegies [16], лимерики, даже начало пьесы в стихах про Коперника. Был один сонет со смежными рифмами александрийским стихом, датируемый днями его любви и зависти к пролетариату. Он с удивлением и ужасом прочел сестет:

Ровнехонько в положенный час вернулся Джек, отряхнувший руки от дневных трудов коммивояжера и готовый к встрече с Эндерби. Поэтому от прошлого Эндерби оторвала горилья дробь во входную дверь.