Марк Хелприн - На солнце и в тени

Теперь они сидели рядом на шелковистом прохладном песке затененного склона последней перед океаном дюны, и им казалось, что их чувства будут длиться вечно. Далеко в море бесшумно скользил парус, со скоростью ветра двигаясь к горизонту. Безмятежный и одинокий, он в полном безмолвии направлялся в огромное открытое пространство.

– Если это смерть, – сказал Гарри, – то я жду ее с нетерпением. Признаюсь, когда вижу, как где-то вдали белый сияющий парус движется в тень, словно перемещаясь из этого мира в другой, мне хочется за ним последовать.

– Гарри, – сказала она, спеша вернуть его в реальность, – это парусник. Это не смерть. Не следуй за ним. Оставайся со мной, сколько сможешь.

– В этом вопросе не все зависит от нас, – сказал он, приходя в себя.

– Я понимаю. Но… просто забудь об этом. Знаешь, у нас есть парусник.

– Не знал.

– Есть! Ты можешь уйти на нем за горизонт и не умереть, а вернуться. Он стоит у нашего дома в штате Мэн. Длиной пятьдесят четыре фута – человек, который его построил, называл его «крепышом», и он не просто мореходный. На нем вокруг света можно ходить.

– Я не знал, что у вас есть дом в Мэне.

– У нас там какая-то хижина на острове Маунт-Дезерт. Яхту мы там держим летом. В октябре, после сезона ураганов, она уходит во Флориду.

– Во Флориде у вас тоже есть дом?

Она кивнула.

– А где у вас нет дома?

– Это нечестно. У нас дома только… – она принялась считать по пальцам, – только в Нью-Йорке, во Флориде, в Мэне и в Лондоне. Как равнобедренный треугольник.

– Треугольник с четырьмя углами.

– Как равнобедренный треугольник.

– Как называется яхта?

– «Криспин».

– Наверное, дорогая.

– Очень дорогая.

– Мне ничего такого не надо.

– Я единственный ребенок.

– Я знаю.

– Если ты на мне женишься, тебе придется научиться жить с богатством. Это тяжелая работа – хотя большинство людей этого не понимают, – потому что богатство легко может тебя разрушить. Ты оставишь все как есть?

– Оставлю что?

– Мои родители так и не знают, что ты еврей.

– Нет, но сейчас я очень занят… У меня большие проблемы в бизнесе, он почти разорен.

– Неужели?

– Да, вот так.

После минутной паузы Кэтрин сказала:

– Отец может решить эту проблему одним росчерком пера. Со временем и я смогу об этом позаботиться. Собственно, я думаю, что все можно решить прямо сейчас. Я не совсем уверена. Но ты же не позволишь.

– Если бы я позволил, ты бы вышла замуж за ничто-жество.

– Когда этот ужасный Руфус говорил гадости, а я, как дура, поддалась на его провокацию, почему ты не протестовал? Почему не защищался? Ты стыдишься?

– Это не стыд, а усталость.

– В неполные тридцать два?

– В неполные тридцать два. И я не позволю таким, как он, определять мое поведение и мешать мне жить так, как мне самому нравится. Некоторые думают, что обязаны бороться со всем, что им не нравится, и в итоге вся их жизнь превращается в сражение. Я хочу жить иначе. Сейчас вот я не чувствую, что должен отвечать на каждый вызов. Во всяком случае, это было бы невозможно. А потом, дело еще и в милосердии. Руфус, возможно, в самом ближайшем будущем преставится. У меня нет желания нарушать его последний земной покой.

– И поэтому ты оставил все как есть.

– Я оставил все как есть.

– А с моими родителями?

– Они будут возражать? Скажи мне.

– Я не знаю, что они будут делать.

– А что бы ты хотела, чтобы я сделал, Кэтрин? Объявил, когда подали омара: «Да, между прочим, я еврей, как вам это?»

– Ты мог бы придумать более изящный и тактичный способ.

– Я не чувствую себя виноватым.

– Я этого и не говорю. Я имею в виду, что они из другой эпохи и не любят тебя так, как я. Но они мои родители, и я их люблю. Что, если бы ты сказал своим отцу и матери, что собираешься жениться на христианке?

– Отца бы это расстроило: родословная в пять тысяч лет подходит к концу – не знаю, что бы он сделал. Но это не имело бы значения.

– У нас тоже есть родословная.

– Знаю. Но прежде чем сделать этот трудный шаг, я хотел бы по крайней мере не быть банкротом. Я никогда не смогу стать богатым, тем более что это никогда и не было моей целью, но одно дело если руки Кэтрин Томас Хейл просит еврей, а другое дело – еврей разорившийся.

– Сколько времени может потребоваться, чтобы все – уладить?

– Сейчас кажется, что вечность, но, если исправить положение не удастся, это не протянется дольше года, возможно, и намного меньше.

– Это слишком долго. Я хочу выйти за тебя побыстрее: лучше всего прямо сегодня. И вообще, за год они так или иначе все узнают и будут думать, что мы от них скрывали. Тебе придется придумать, как вести два боя одновременно.

Билли и Эвелин обычно выезжали из города рано вечером в пятницу, но в это раз дела задержали их в Нью-Йорке до субботнего вечера, когда в тихом доме их ожидал холодный ужин. В тот день отголоски южного шторма подняли волны до десяти футов и даже выше, и в ярком солнечном свете они ударяли в берег, как молоты. Кэтрин с детства называла такие волны вредными, ибо они нападали, словно всю жизнь копили злобу, превращая океан во врага и делая купание похожим на сражение с риском для жизни. Хотя европейцы не плавают в таких волнах, американцам это не указ.

Она вошла в прибой вместе с Гарри, хватаясь за него при виде особенно злобной и быстро приближающейся волны, как привыкла делать при менее сильном волнении, когда отец учил ее справляться с прибоем. В неистовых волнах она не стеснялась тянуться за помощью, потому что полагалась на него так же доверчиво и охотно, как и отдавалась на его милость.

После получаса напряженной борьбы она сидела на пляже, завернувшись в полотенце, и восстанавливала равновесие и ощущение земного притяжения, глядя на его поединок с разбушевавшимся океаном. Он находился в невыгодном положении, потому что постоянно оглядывался на нее и неверно рассчитывал, когда ударит следующая волна, ошибался, решая, нырнуть ли под нее или оседлать, поэтому просто боролся. Огромная стена воды нависала над ним, и он либо на мгновение погружался в ее студенистую массу, либо оставался на месте и исчезал на целую минуту в кипящей пене, которая опрокидывала его вверх тормашками и ударяла о жесткое песчаное дно.

Иногда он получал шлепок сзади от неожиданно изогнувшейся волны, щелкающей на манер кнута. Иногда ударял в ответ, словно океан мог это почувствовать. А иногда плыл, поймав волну и с трудом удерживаясь на ее гребне, прежде чем тот ломался, обрушивая его в пустоту с высоты в шесть и более футов, как если бы он прыгал со скалы. Наблюдая за ним, она знала, что он не просто ей подходит, но что он тот самый единственный человек, который только ей и нужен, что, хотя он обладает большим потенциалом, она вышла бы за него замуж, даже если бы он был не таким сильным и выносливым, потому что любит его. У него было все, что необходимо ее сердцу, и еще сила, укорененная где-то очень глубоко внутри.