Марк Хелприн - Солдат великой войны

Он повернулся к цирюльнику.

— Вы должны им это сказать. Пожалуйста. Вы должны им сказать. Ради Бога, скажите им, что я могу связать ньютоновскую механику с теорией относительности. Скажите им, что здесь у них физик. За час я смогу все объяснить. Позовите офицера. Скажите офицеру.

Цирюльник понятия не имел, о чем толкует этот физик.

— Если подумаешь как следует, — ответил он, — то поймешь, что все это уже пришло в голову и кому-то еще. Не волнуйся. — Он нажал кнопку включения, электричество побежало по проводу, чтобы влиться в магниты, которые вращали ось и через систему шестерней передавали движение на лезвия, срезавшие волосы с головы физика, готовя его к казни. В моторчике вспыхнула синяя искра, запахло озоном.

Цирюльники брили наголо, иногда задевали кожу, и тогда текла кровь. Они только начали, но стояли уже по щиколотку в волосах, а жужжание машинок напоминало какой-то улей механических пчел.

— Уже темнеет, а они устали, — сказал Алессандро Гварилье. — В конце концов их привезли сюда после рабочего дня.

— Надеюсь, мои дети никогда не узнают, что перед расстрелом мне обрили голову.

— Если и узнают, они будут еще больше тебя любить.

— Я так скучаю по ним. Они не вспомнят меня.

— Обязательно вспомнят.

— Нет, — покачал головой Гварилья. — Воспоминания растают. Они еще слишком маленькие.

Алессандро, Лодовико, Фабио и Гварилья встали перед ящиками из-под патронов. И пока цирюльники брили им головы, их волосы падали вниз, смешиваясь с волосами других солдат, которые чуть раньше подверглись той же процедуре. Потом они двинулись дальше и разделись, у каждого из маленьких порезов текла кровь.

— Как нам вернут нашу форму? — поинтересовался Фабио.

— Никогда не был в примерочной? — спросил Алессандро.

Лодовико объяснил, что тут есть солдат, который с первого взгляда определяет твой размер и лезет в один из трех коробов.

— Бросает форму тебе. Не смотрит на нее, не смотрит на тебя, потому что, бросая форму, он уже определяет размер следующего.

— Заткнись, — бросил охранник, стоявший у стены.

— Такая примерка… — начал Фабио.

— Заткнись, — бесстрастно повторил охранник.

— …едва ли подойдет королю Испании.

В душевой пахло плесенью и солью, ярко горела единственная лампочка, отбрасывая на стены четкие тени нити накаливания. Белые тела солдат контрастировали с загорелыми лицами, шеями, предплечьями. С обритыми головами и капающей на плечи кровью они казались животными, которых ведут на убой. Алессандро не мог смотреть на култышку Гварильи, закругленную, в свежей рубцовой ткани, еще воспаленную.

Из шлангов по солдатам ударили струи ледяной морской воды. Гварилья повалился на пол, Алессандро упал на колени. От ударов струй захватывало дух, на голове вскрылись порезы и потекла кровь, Гварилья пытался подняться, но струи не дали.

— Морская вода! — воскликнул кто-то. Холодная как лед, она обжигала. Два солдата вылили на них ведра с такой же холодной мыльной водой. Они словно попали в сильный прибой. И тут же на них снова обрушились струи бьющей под давлением морской воды.

— Господи! — воскликнул Фабио, и потому, что в его голосе слышалось возмущение, один из солдат направил струю ему в челюсть. Фабио отбросило на стену. Когда помывка закончилась, он держался на ногах так же неуверенно, как Гварилья.

Пошатываясь, они побрели по коридору, спустились на несколько ступенек, и их буквально столкнули в бассейн с теплой водой.

— Что это? — спросил Алессандро.

— Плавательный бассейн, — ответил Лодовико.

— Он слишком мелкий.

Они так и не поняли, что это такое, просто сидели в воде и слушали завывания ветра, доносящиеся с моря.

— Это ванна с воздушным поддувом, — наконец изрек Фабио, держась рукой за челюсть. После этого несколько минут все молчали.

— Алессандро, у тебя ведь есть деньги, так? — спросил Гварилья.

— У меня нет. Но мой отец человек обеспеченный.

— Так говорят все богатенькие сынки, — пробормотал Лодовико.

— По сравнению со мной ты богач, — продолжал Гварилья.

Лодовико напоминал пойнтера в птичьем заповеднике, потому что для него богатство однозначно означало только зло.

— Если выберешься отсюда, позаботишься о моих детях? — попросил Гварилья. — Помоги им… их матери будет очень тяжело.

— Я не выберусь отсюда, Гварилья…

— Ты напишешь письмо?

Лучане хватало проблем. Больной отец требовал постоянного ухода. Алессандро не знал состояния финансов семьи Джулиани, не считая того, что сад продан ради приобретения участка земли около Виллы Боргезе. Он не знал, сколько стоит эта земля, могут ли они платить за нее налоги. Если Рафи ранили или убили, Лучане потребовались бы все деньги, которые она смогла бы наскрести. И однако Гварилья был шорником, и у него оставалось двое маленьких детей. Их невинность красотой превосходила все, что Алессандро видел с начала войны.

— Здесь разрешают писать письма? — поинтересовался Алессандро у Лодовико.

— После суда у тебя целая ночь для написания писем. Тебе дают бумагу и ручку, и письма не проходят через цензуру.

Алессандро повернулся к Гварилье.

— Я напишу. Мы не так и богаты, но у нас есть деньги. Я попрошу отца сделать это ради меня. Обещаю.

Гварилья наклонял голову, пока лицо едва не коснулось воды.

Выбравшись из бассейна, они не сразу пришли в себя после струй ледяной воды. В конце длинного коридора солдат бросил им форму, а после того, как они оделись, их вывели на большую площадку на крепостной стене между башнями. Фабио тут же глянул вниз и доложил, что любому, кто захочет прыгнуть, уже не придется вставать под пули расстрельной команды.

Алессандро огляделся в поисках цепей, веревок, проводов, лиан, чего угодно, что годилось бы для спуска. Перегнулся через парапет в надежде увидеть какие-нибудь скобы, но нет, вниз уходила идеально гладкая стена. Они отошли в угол, дожидаясь, пока их разведут по камерам.

Уже почти стемнело, но солнце освещало верхушки огромных облаков, которые плыли со стороны моря. Они напоминали холмы, черные снизу и с розово-белыми вершинами. На бледно-голубом небе у самого горизонта уже показалась луна.

— Посмотрите на облака. — Алессандро вскинул руку. — Они плывут так медленно и так спокойно, но совершенно неотвратимо. Кто-то сказал, что это — спасательные плоты для душ.

— Мне бы такое подошло, — отозвался Гварилья. — Я бы предпочел остаться где-то неподалеку и смотреть вниз, проплывая над Римом. Все лучше, чем болтаться на звездах. Там ведь нечем дышать, и ты будешь или слишком ярким, или слишком темным. А вот на облаке — это да, хорошо.

— Конечно, — добавил Фабио. — Ты увидишь своих детей. Будешь проплывать над Римом, проверяя, как они.