Марк Хелприн - Солдат великой войны

— Я собираюсь написать детям письмо и сказать, чтобы они искали меня на облаках, — Гварилья вздохнул. — Хоть это и неправда, зато они будут помнить обо мне. Несколько дней назад моя младшая, ей два с половиной года, отказывалась спать. Так разрыдалась, что начала задыхаться. Жена велела не обращать на нее внимания, иначе она вырастет избалованной. Но я в криках дочери слышал ее боль. Поднял на руки, прижал к себе. Ничего не мог с собой поделать. Да и как мне проявлять к ней строгость, если я не видел дочь в первые два года ее жизни. Прошло минут пятнадцать, прежде чем она перестала хватать ртом воздух. А потом все сначала. Она покраснела, лицо раздулось, и она стала молотить кулачками по моей груди. Она была ужасно горячая — спит в таком подобии мешка, сшитого моей женой, и в нем очень тепло, — я вынес ее на крышу, и она сразу перестала плакать, думаю, она никогда не видела ночного неба. Я сказал ей, что идет война, но небо все равно здесь, как и звезды. Они ей понравились, правда понравились, и пока она обнимала меня за шею и смотрела на небо, прошло полчаса. Я буквально слышал темные облака, проплывающие над головой, и точно знаю, что-то говорило оттуда с душой моего ребенка, поэтому Алессандро, возможно, и прав. Очень может быть, что облака — спасательные плоты для душ.

Они наблюдали облака в тающем свете дня, пока площадку не заполнили солдаты, прошедшие через стиральную машину, а потом их развели по камерам. В тот вечер помимо хлеба, воды и макарон с овощами каждому дали по апельсину и крутому яйцу. После того разговора у них в ушах еще долго стоял стрекот машинок для стрижки волос, а когда Алессандро проснулся около четырех утра, он услышал только завывания дующего с моря ветра.

Теперь, чтобы грезить, он мог и не спать, а просто уходил в себя и словно попадал в ситуации, которые скользили в памяти, не оставляя следа. Сны наяву приходили и уходили, словно какие-то предметы, покачивающиеся на волнах. Он видел корабль, со всех сторон сразу, плывущий по воде, воздуху, сквозь время. На палубе ни души, но на корме горел огонь, и когда корабль уходил в темный океан, огонь уплывал вместе с ним. Он не знал, куда движется корабль, как найдет путь в темноте, но маленький фонарь двигался с постоянной скоростью, пока не растворился в ночи.

Внезапно темнота сменилась светом сотен электрических лампочек детского карнавала на площади Навона за несколько дней до Рождества. Лампы чередовались с игрушками, шум толпы казался чем-то средним между тишиной и шумом прибоя, издалека доносились пронзительные крики играющих детей.

Мимо, расплываясь перед глазами, проносились люди в пальто и шляпах, но Алессандро был слишком близко, чтобы понять, что происходит. Не понимал он и другого: как люди могут так быстро проноситься мимо него, словно вода в горном потоке. Они горбились, сбившись в кучки, и мчались по кругу. Он отступил назад и с удивлением понял, что гирлянды лампочек над их головами движутся вместе с ними. Взрослые мужчины и маленькие дети сидели в маленьких автомобилях, которые ехали по закольцованной трассе. Каждый автомобиль крепился к деревянной спице, торчащей из ступицы, и вся конструкция вращалась со скоростью, от которой у детей голова шла кругом. Отцы делали вид, что сидят за рулем настоящих автомобилей.

Алессандро без труда последовал за одним отцом и его ребенком. Мужчина, наклонившийся над маленьким мальчиком, был в коричневом пальто и серых брюках, но без шляпы. Он снял ее и оставил матери мальчика, чтобы ее не унес декабрьский ветер. В этом мужчине Алессандро узнал своего отца, а шляпу держала мать, стоя за ограждением и наблюдая за ними. Гравитация и центробежная сила мешали Алессандро смотреть на них, словно он катался на карусели, а не они.

Мальчика нарядили в шерстяное пальто и кепку-ушанку. Он поворачивал руль вправо-влево — автомобиль на эти движения, естественно, не реагировал, — иногда дергал за веревку, привязанную к колокольчику, который крепился над капотом. Пытался нажать и на резиновую грушу гудка на рулевой колонке, но сил не хватало, и тогда отец протягивал руку, чтобы помочь ему.

Алессандро попытался войти в этот сон. Он видел серебряные волосы адвоката Джулиани, сверкающие в электрическом свете, и на одно восхитительное мгновение оказался между мужчиной и мальчиком, почувствовал, что заключен в их объятии. Ощутил радость отца, обнимающего своего маленького ребенка, и радость сына, которого крепко обнимали. Они кружили и кружили, надеясь, что карусель никогда не остановится.

Алессандро уже потерял счет дням, но во вторник, в половине восьмого утра, его вывели из камеры и повели по длинным холодным коридорам, которые, как ему показалось, тянутся до самого Рима. Они пришли в учебное помещение, переделанное под зал суда. В одном конце на возвышении за длинным столом сидели три полковника. Полковник в центре держал в руках молоток председателя, но в остальном они были похожи как капли воды — наверное, их не смогли бы различить и собственные матери, — все росточком с тринадцатилетнего мальчика. Казалось, им всем лет по семьдесят, узкие розовые лица заканчивались козлиной бородкой, скрывающей невыразительный подбородок, а напомаженные усы, закрученные вверх, как у короля, смотрели в разные стороны. Кители украшали галуны, цилиндрические воротники подпирали голову. Наряд дополняли фуражки, высокие сапоги, шпаги и галифе. Они пытались до мельчайших подробностей копировать короля, но выглядели клоунами на манеже.

На скамьях перед судьями сидели речные гвардейцы из Девятнадцатой бригады, четыре пары: Алессандро и Гварилья, Фабио и солдат-кукла, и еще четверо, так неожиданно встретившиеся в одном месте. Хотя им не дозволялось разговаривать, их глупые улыбки и сверкающие глаза рассказывали обо всем. Кого-то схватили на работе, кого-то дома, кого-то на улице, одного на железной дороге, одного в борделе. Они были уверены, что для других речных гвардейцев в других военных тюрьмах, разбросанных по стране, все шло по такому же сценарию, или уже закончилось, или закончится в обозримом будущем, но каким бы ни был исход войны, какие бы меры ни принимала армия, они знали, что некоторые из них все равно спасутся и будут жить после того, как поиск дезертиров прекратится, и эта мысль пусть немного, но радовала.

Они ничего не ждали от этого суда, знали, что им предстоит умереть, но думали о том, как забавно видеть перед собой трех коротышек-полковников, сидевших с прямыми, как доска, спинами за столом, на котором лежали папки и стояли графины с водой, накрытые перевернутыми стаканами.

Говорил по большей части один, с молотком в руке. Сначала он называл каждого: все были речными гвардейцами, но один с этим не согласился. Солдат из Милана, всегда угрюмый и хмурый. По какой-то причине никто не хотел знакомиться с ним поближе, никто и не познакомился. Они не помнили его имени и фамилии, пока председатель суда не произнес их.