Марк Хелприн - Солдат великой войны

В этой метафизике, если брать одну только метафизику, не имело значения, придет она или нет. Алессандро закрыл глаза и попытался вспомнить, как она выглядела в свете, отражающемся от ледников. Хотя видел он ее только мгновение и издалека, он помнил, как лямка фартука сползала с плеча, как выделялась красно-белая эмалевая застежка, словно на картине, и над ней поднималась шея идеальных пропорций. Он вновь увидел свет на ее лице, когда она подставляла лицо ветру, который нес с собой прохладу снежных полей. А когда грузовик повернул за угол, он увидел ее уже сбоку: подсвеченные волосы, сцепленные сзади руки, покачивание с пяток на носки. Она навеки запечатлелась в его памяти. Могла и не приходить. Но она пришла.

Когда дверь открылась и закрылась, а ножки стула с плетеным сиденьем скрипнули по полу, от волнения Алессандро едва мог говорить.

— Когда встает луна? — наконец спросил он так буднично, словно интересовался у кассира на станции о времени прибытия поезда.

— Что-что?

— Луна.

— А что луна?

— Когда она встает?

— Не знаю. У меня нет часов. Иногда я даже не знаю, какой нынче день, не говоря уже о времени восхода луны.

— Я думал, ты знаешь.

— Медсестры должны знать, когда встает луна?

— Да. В Риме каждая медсестра знает, когда встает луна.

— Как ты, безусловно, слышишь, я римлянка, — ответила она, — и ты знаешь, что я медсестра. И я не знаю, когда встает луна, понятно тебе?

— За кого ты меня принимаешь? — спросил Алессандро. — За ученого идиота? [70] Ученый идиот (idiot savant) — человек, чье состояние в целом характеризуется задержкой умственного развития, но который имеет одну или несколько специфических интеллектуальных склонностей к чему-либо, что он выполняет с большим профессионализмом. Она своенравна до безумия. Встает и заходит повсюду в разное время. Никогда не знаешь, что она учудит. Иногда не появляется вовсе. Иногда маскируется, превращаясь в бледный серп, иногда появляется во всей красе в дневное время. Солнце не светит ночью, так?

— Во всяком случае, в Европе.

— Только представь себе, что солнце, как и луна, делает все, что ему заблагорассудится. Только ученый идиот , одурманенный логарифмами и железнодорожными расписаниями, может знать, когда встает луна.

— Ты знаешь? — спросила она.

— С точностью до часа.

— Ты ученый идиот .

— Я почти стал ученым идиотом, но успеха все-таки не добился. В школе я мог запомнить триста французских слов в минуту. Вот как близко к этому подошел.

— Меня это не впечатляет, — сказала она.

— Почему? Сколько французских слов ты можешь запомнить за минуту?

— Все.

— Все?

— Да, — подтвердила она. — До единого.

— Как это может быть?

— Я француженка.

— Я тебе не верю. У тебя совершенно нет акцента.

— Мой отец был итальянец.

— Был?

— Он погиб на Изонцо.

— Очень сочувствую.

— Спасибо, — медленно проговорила она.

— А твоя мать?

— Француженка. Умерла от гриппа, когда я была еще маленькой. — Он услышал, как дрогнул ее голос. — Я стала медсестрой.

— Ты приехала сюда из-за отца?

— Да. В начале войны я попала на Сомму. Я очень любила отца. Он был римлянином, который говорил как флорентиец. Был таким же, как ты.

— Откуда ты знаешь, какой я?

— Ты образованный человек, который родился в Риме и умрешь здесь, — ответила она.

— Ты права. Я родился в Риме и заучился чуть ли не до смерти. Как было на Сомме? — спросил он. — Сколько бы тысяч ни умерло здесь, мы всегда чувствовали, что мы только притворяемся, а настоящая война идет там.

— Настоящая война там, — подтвердила она. — Когда она прекратится там, то прекратится и здесь. Пока будет продолжаться там, будет продолжаться и здесь. Франция — сердце войны. Франция всегда сердце войны.

— Почему?

— География, иллюзия, а может, потому, что французы считают себя центром мира. Страна так прекрасна, что мир, покончив с делами, смотрит на Францию, чтобы увидеть то, что любит. И если все головы поворачиваются туда, значит, там и центр. Я могу это сказать, потому что я не француженка, потому что я итальянка.

— Ты мыслишь широко.

— Иногда.

— Ты медсестра.

— Да, я медсестра. — И после короткого колебания, она решала бросить ему вызов: — Ты удивишься, если узнаешь, что я прочитала книгу по экономике?

— Полагаю, должен удивиться.

— А как насчет двадцати?

— Двадцати?

— Да, по экономике: история, теория, цены, инфляция, что ни назови. Это правда.

— Ты не можешь, будучи женщиной, зарабатывать на жизнь знаниями по экономике.

— Я в курсе.

— Я глубоко потрясен женщиной, которая прочитала двадцать книг по экономике исключительно потому, что ей это интересно.

— Но я перестала о ней читать.

— Почему?

— Хотелось чего-то более живого. Первой книгой, которую я прочитала после экономических, стало описание Тихого океана. С небесной синевой на каждой странице.

— Позволь взглянуть на тебя.

— Нет.

— А если в этот дом попадет снаряд? — спросил он.

— Pouf, au revoir, прощай, — ответила она. — Ты думаешь, такое возможно?

— Нет.

— Тогда ты думаешь, что тебе стоит обернуться?

— Нет.

— Скажи мне, почему?

— Потому что я всего лишь один солдат из многих тысяч, встреченных тобой, не считая ослепших, которые влюблялись в тебя только по голосу.

— Да какое это может иметь значение?

— Потому что ты прекрасна.

— Может, да, а может, и нет, если на то пошло, я не знаю. Не оборачивайся.

— Это трудно.

— Тогда, возможно, ты будешь вознагражден.

— Я не знаю твоего имени.

— Не думаю, что мне стоит его говорить. Чем больше проходит времени, пока ты не знаешь ни моего имени, ни чего-либо обо мне, да еще и не видишь меня, тем лучше ты меня узнаешь. Это твоя гипотеза, но я тебе верю.

— Что ж, это хорошо.

— Но разве ты не разочаруешься, если в какой-то момент узнаешь меня, мое имя, возраст, лицо?

— Я знаю твой возраст.

— Знаешь? Откуда?

— По твоему голосу. Тебе двадцать три.

Она изумилась.

— И когда у меня день рождения?

Вместо того чтобы думать об этом, гадать, бояться ошибиться, Алессандро ответил без запинки:

— В июне. — И попал в яблочко. — Ты родилась в Риме, в июне, мне тогда было четыре года, и я обожал кататься на карусели и в возках, запряженных пони. Несколько лет как минимум мы прожили в Риме, не подозревая о существовании друг друга, хотя, возможно, наши пути пересекались десяток раз. Рим был для меня вселенной. Маленькие дети видят все в мельчайших подробностях, хотя и скоро их забывают.

— Но не ты.

— Надеюсь.

— Ты знаешь меня по моему голосу.

— Это в число моих талантов не входит, но говоришь ты очаровательно.

— Le refus de la louange est un desir d’etre loue deux fois [71] Чуть искаженная («Le refus des louanges est un désir d’être loué deux fois») 149-я максима герцога Франсуа VI де Ларошфуко/François VI de La Rochefoucauld (1613–1680): «Уклонение от похвалы — желание услышать ее дважды». , — ответила она.