Давид Фонкинос - Шарлотта

Паула с трудом подбирала сочувственные слова для ответа.

Но могли ли слова заменить живое присутствие?

Нужно просто быть рядом, обнять и утешить.

Шарлотте было физически больно от разлуки с отцом и Паулой,

Она уповала на то, что это совсем ненадолго,

Но прошло уже больше года,

А надежды на встречу по-прежнему нет.

Ответ, пришедший к Шарлотте, станет последним письмом,

Больше она никогда не получит вестей от отца и Паулы.

На границах страны неспокойно; наконец они вовсе закрылись.

Живущим во Франции немцам велели пройти регистрацию.

Властям и без этого ясно, что все они только беженцы,

Однако теперь их причислили к вражеской нации,

И французское государство намерено их депортировать.

В июне сорокового года Шарлотту и деда сажают в поезд,

Идущий в район Пиренеев, а именно в лагерь Гюрс,

Этот лагерь когда-то построили для испанских беженцев.

А как же поступят с ними?

Шарлотта помнила лицо отца после лагеря Заксенхаузен.

Теперь вокруг нее лица растерянных немцев.

Переезд занял много часов,

И это усугубило панический страх неизвестности.

Неужели ее ждет смерть?

В их семье ни одна из женщин не спаслась от жестокой судьбы.

Тринадцать лет отделяют смерть мамы от смерти ее сестры,

И столько же лет пролегло между гибелью мамы и бабушки.

Да, ровно такой временной интервал

И почти одинаковый способ, что выбрали эти трое, —

Падение в пустоту.

Смерть женщин в трех возрастах —

Девушка, мать семейства, старуха…

Неужто же первый, второй или третий не стоил того, чтобы жить?!

Сидя в поезде, везущем их в лагерь, Шарлотта пустилась в расчеты:

1940 + 13 = 1953.

Вот он – год ее самоубийства, 1953-й…

Если она не погибнет раньше.

По прибытии поезда в Гюрс семьи разъединили.

Деда отправили в группу немцев-мужчин.

Он выглядел самым старым из них,

Патриархом всех этих призраков.

Шарлотта умоляла жандарма оставить деда при ней:

Старик слишком слаб, чтобы жить без нее, и к тому же он болен.

Не положено. Вас отправят в барак для женщин, это приказ.

И Шарлотте пришлось подчиниться.

У парня дубинка в руке, а рядом сторожевая овчарка.

Шарлотте понятно, что лагерь – не место для рассуждений.

Она оставила деда и встала в шеренгу женщин.

Среди них находилась и Ханна Арендт [20].

В Гюрсе ее поразило отсутствие всякой растительности,

Как будто ее специально начисто уничтожили,

Чтобы зеленый пейзаж сменился безжизненно-лунным.

Тщетно она изучала местность, ища хоть какие-то краски.

Что-то мучило девушку вплоть до физической боли.

Ее отношение к миру стало полностью эстетическим:

Она без конца рисовала – не на бумаге, а мысленно,

И творческий пыл, вопреки всему, в ней не угасал.

Уродство лагерной жизни отравляло собой все вокруг.

В их бараке вместо кроватей только груда гнилых тюфяков.

Все бытовые условия – полная катастрофа.

Каждую ночь узницы слышали крысиный писк и возню.

Крысы шныряли повсюду, даже по головам,

Но самое страшное все же было не это.

Страшнее всего охранник, ходивший вокруг барака.

Он мерно вышагивал взад-вперед, водя своим фонарем,

И пленницы изнутри различали полоску света,

Невыносимый знак его ночного присутствия.

Это могло продолжаться и час, и гораздо больше.

Каждая женщина знала: в конце концов он войдет.

Да, вот он уже и вошел,

Распахнул настежь дверь и бродит между матрасами,

Ослепляя лежащих женщин своим фонарем.

Пес обнюхивает узниц, лижет добычу хозяина,

Виляет хвостом, радуясь их общей власти над ними,

Чувствуя, как никогда, что он лучший друг человека.

Охранник являлся в женский барак каждый вечер.

Это был излюбленный ритуал,

Он искал, какую из них изнасиловать,

А строптивую мог застрелить.

Узницы ждали, скорчившись и содрогаясь от ужаса.

Наметив одну из них,

Он водил лучом фонаря по лицу и по телу женщины,

Поколебавшись, переходил к другой.

Их ужас его распалял еще больше.

Сегодня он выбрал рыжеволосую девушку:

Эй, ты, вставай и иди за мной!

Несчастная подчинилась

И покорно ушла с ним в соседний барак.

Так прошло много недель

Между страхом и оцепенением.

Все говорили лишь об одном – о наступлении немцев,

О мгновенном разгроме французской армии.

Как же такое могло случиться?!

Шарлотта потрясена этой новостью.

Неужели нацисты вторглись в страну, где она обрела приют,

В ту страну, где она теперь в заключении?

Значит, бедам ее не видно конца?

К счастью, южная часть страны не затронута оккупацией,

Ее называли «свободная зона»,

Но свободная для кого?

Уж явно не для Шарлотты.

Слава богу, ей разрешили хотя бы увидеться с дедом.

Старик почти целый день лежал на своем тюфяке,

Чудовищно исхудавший, совсем лишившийся сил.

При кашле у него изо рта сочилась струйками кровь.

Иногда он даже не узнавал Шарлотту.

В испуге и полной растерянности

Она взмолилась о помощи к персоналу.

Горе девушки пробудило жалость одной из медсестер,

Она обещала узнать, что для них можно сделать,

И не обманула Шарлотту: как это ни странно.

Лагерное начальство решило их отпустить.

Значит, теперь им можно надеяться на спасение!

Она сообщила деду, что этот кошмар окончен:

Они вновь заживут в «Эрмитаже», дедушка там отдохнет.

Она гладит его по руке, и он наконец улыбается.

С завтрашнего дня они могут покинуть лагерь.

Однако французские поезда больше уже не ходили,

И у Шарлотты остался один-единственный выход:

Нужно пешком одолеть несколько сот километров,

Пройти через Пиренеи с упрямым больным стариком.

И они пустились в дорогу, чуть не плавясь от адской жары.

Двумя месяцами позже, по другую сторону горной цепи,

Покончит с собой философ Вальтер Беньямин.

Он узнал, что лиц без гражданства не пропустят через границу,

И внушил себе, что его арестуют.

Беньямин годами скитался, как загнанный зверь, и безумно устал.

Принял морфий и умер.

Вспоминаю его слова, в которых звучит прощание:

«Счастье для нас представимо

Лишь в воздухе, коим мы дышим,

Или среди людей, живших бок о бок с нами» .

Вот так немецких гениев разбросало по горам на чужбине.

Ханне Арендт, к счастью, все-таки удалось покинуть Европу.

Шарлотта очень любила Вальтера Беньямина.

Она прочла его книги, обожала слушать его по радио.

Одно из его изречений может выразить суть ее творчества:

«Настоящая мера жизни – это воспоминание» .

В дороге они пытались остановиться на отдых,

Но их, как правило, никуда не впускали.