Давид Фонкинос - Шарлотта

Никто не желал давать приют «этим немцам».

Наконец им предложил помочь один молодой человек,

Беженец и, как они, уроженец Берлина,

Уверявший, что знает место, где можно найти ночлег.

Но в дороге, дождавшись ночи, он потащил Шарлотту в канаву.

Дед в это время присел отдохнуть и ничего не видел.

Шарлотта сопротивлялась, собрав последние силы,

Вцепилась ногтями в лицо своего обидчика,

И тот наконец удрал, осыпав ее ругательствами:

Идиотка! Сама не знаешь, чего тебе надо!

Приведя в порядок одежду,

Шарлотта вернулась к деду, не промолвив ни слова.

Она давно научилась скрывать от других обиды,

Даже самые свежие, самые жгучие.

Давно научилась лучше, чем кто-либо, маскировать свою боль.

Что толку от жалоб, если несчастья идут сплошной чередой.

Но вот наконец постоялый двор, куда их впустили на ночь,

Однако в комнате для ночлега есть только одна кровать.

Шарлотта решила спать на полу,

Но старик уперся: внучка и дед вполне могут спать вдвоем.

Он объявил, что это вполне нормально.

Поняла ли она?

Да, ей ясно, чего он хочет.

Дед велел ей раздеться, лечь и прижаться к нему.

Мир обрушился вокруг Шарлотты.

Куда ей теперь деваться?

Она вышла, сказав ему: я хочу подышать воздухом.

Дождалась, когда он уснет, и тогда лишь вернулась в комнату.

Села на пол в углу и, уткнувшись лицом в колени,

Предалась воспоминаниям, чтобы скорее заснуть, —

В них единственное прибежище, где еще сохранилась нежность.

Вспоминала голос Паулы, жар поцелуев Альфреда

И, зажмурившись, уходила мечтами в царство красоты.

Пред ее мысленным взором всплыла картина Шагала,

Она ее восстановила – усердно, во всех подробностях, —

И долго-долго блуждала среди его теплых красок,

Пока наконец не соскользнула в сон.

Шарлотте уже было ясно, что так продолжаться не может:

Дед пожирал глазами тело внучки, ее движения.

К счастью, ей указали автобус, идущий вдоль побережья,

И через двое суток они оказались в Ницце.

К всеобщему утешению, приехали в «Эрмитаж»,

Где их ждал радушный прием, —

Ведь о них так давно ничего не слыхали.

Обессиленная Шарлотта ушла в комнату, чтобы поспать.

Через какое-то время к ней заглянула Оттилия,

Легонько погладила лоб Шарлотты,

Та открыла глаза,

И из них брызнули слезы.

Шарлотта давно отвыкла от проявлений сочувствия.

Оттилия понимала, что девушке нужно помочь:

Теперь ей была известна история этой семьи.

А Шарлотта плакала безутешно, не в силах остановиться,

Ведь она месяцами крепилась, удерживаясь от слез.

Наконец она снова заснула,

Но даже во сне то и дело судорожно всхлипывала.

Оттилия видела, как по ее лицу пробегают мрачные тени —

Тени пережитого.

Она знала, как потрясли Шарлотту недавние испытания —

Самоубийство бабушки, рассказ о такой же гибели матери,

Потом пребывание в лагере и трудный обратный путь.

Оттилию удручала эта скорбная сага изломанной жизни.

Она всей душой стремилась хоть как-то помочь Шарлотте.

Нужно спасти ее, исцелить, думала американка,

Если еще не поздно.

По ее же совету Шарлотта пришла к доктору Мориди.

Его кабинет находился в центре Вильфранш-сюр-Мер.

Он принимал больных прямо в своей квартире.

Кика, дочь Мориди, родилась в сорок первом году.

Она проживает в этой квартире,

Поселившись там после смерти родителей.

Договариваясь о встрече, я даже представить не мог,

Что она сохранила нетронутым все в кабинете отца.

Благодаря ей я воочию увидал интерьер 1940 года

И смог описать его в этом романе.

На двери кабинета еще сохранилась табличка:

ДОКТОР Ж. МОРИДИ

Прием с 13.30 до 16.00

Я долго рассматривал каждую вещь в кабинете.

Кика и ее муж были очень любезны.

Дочь Мориди не могла, разумеется, помнить Шарлотту,

Однако ее отец часто о ней вспоминал.

Что же он говорил?

Она уверенно отвечает: говорил, что она безумна.

Меня удивляет не сам диагноз,

А то, что он прозвучал прежде всего остального,

Но Кика тотчас же добавляет: безумна, как и все гении.

Да, ее отец уверял, что Шарлотта – истинный гений.

Вслед за Оттилией Мориди тоже проникся любовью к Шарлотте.

Восхищался ею, лечил, наблюдал. Его роль в ее жизни бесценна.

Наведываясь в «Эрмитаж», всякий раз беседовал с ней,

А приезжал он довольно часто,

Ибо дети-сироты нередко болели.

Но Шарлотта, с ее творческим, тонким чутьем, его поражала.

На Рождество она рисовала поздравительные открытки,

На них ребятишки спускались с небес

Или, напротив, пытались взлететь на луну.

Что же затронуло доктора в этих рисунках?

Скорее всего, сочетание силы и детской наивности,

То есть попросту благодать, – так он тогда подумал.

Мориди осмотрел Шарлотту, пощупал ее пульс,

Расспросил о жизни в лагере Гюрс.

Она отвечала невнятными междометиями.

Врач был встревожен ее состоянием, но сумел это скрыть,

Прибег к такой отговорке: ты нуждаешься в витаминах.

Шарлотта стояла понурившись, не говоря ни слова.

Поколебавшись, Мориди продолжал:

Тебе нужно писать картины.

Шарлотта вскинула голову.

Тебе нужно писать картины! – повторил Мориди.

Врач сказал ей, что верит в нее и в ее талант.

Он не просто ее утешал, а хотел, чтоб она встряхнулась:

Шарлотта, ты не должна безвольно плыть по течению.

Если чувствуешь боль, выражай ее на холсте, на бумаге!

И эти слова глубоко ее потрясли.

Мориди продолжал ее ободрять,

Приводя убедительные аргументы,

Перечислял рисунки, которые больше всего ему полюбились.

В тебе слишком много такой красоты, которой не грех

поделиться с другими!

Шарлотта жадно слушала Мориди.

Все, что он говорил, было созвучно ее ощущениям.

И вдруг перед нею возникло лицо Альфреда,

Живое, как никогда,

И вспомнились те слова, что он ей сказал на вокзале.

Как могла она их забыть?!

Да, ей нужно жить ради творчества,

Нужно писать картины, чтобы не впасть в безумие.

На обратном пути ей дышалось легко и свободно.

В этот день родилась ее книга «Жизнь? Или Театр?».

На ходу она собирала образы своего прошлого.

Чтобы выжить, ей нужно изобразить собственную историю.

Это единственный выход.

И Шарлотта твердила себе раз за разом:

Я должна вернуть к жизни умерших.

Но на этой фразе она осеклась:

Вернуть к жизни умерших…

Для этого мне придется еще глубже уйти в одиночество .

Значит, нужно дойти до последней черты, чтоб понять:

Искусство – единственный способ существования.

То, что сказал Мориди, она ощущала и прежде,

Но где-то в себе, глубоко, не понимая сути,