Филип Казан - Аппетит

О любовь моя, иногда я ощущаю себя уже в аду, так что геенне огненной нет нужды поглощать меня. Но порой я нахожу отца и сына столь ничтожными, столь смешными, что могу совершенно выбросить их из головы. К тому же у меня есть твои строки и рисунки. Нино, нарисуй мне свой портрет. Я обожаю твоих толстых котов и древние колонны, но нарисуй себя. Я храню твои письма в безопасности в Санта-Бибиане, но если ты пошлешь мне свой портрет, я запечатлею его в своей памяти и сердце и буду пользоваться им как тайным талисманом против жестоких слов и дел.

Молись за меня.

Впервые за много лет у меня появилось время для себя, но после этого письма Тессины я заполнял свободные часы тревогами. Я должен был беспокоиться о воображаемых болезнях моего нанимателя, ибо за это мне платили деньги, но вместо этого меня преследовал призрачный образ Тессины: как она прижимается спиной к тяжелым стенным панелям палаццо Барони и отшатывается от лица Марко, будто от какой-то гадости родом из океанских глубин.

Сердце мое!

Ты дурак и беспечный и бессердечный мальчишка и еще больше тебя надо винить что понуждаешь твою бедную Каренцу взяться за перо в первый раз за многие годы. Твое письмо было трудно читать мои глаза уже плохи ты послал указания как готовить бычачий член? Если ты всякой дикостью занимаешься в Риме тогда спаси нас Господь – я не могу поверить что такую ерунду делают в Риме в самом доме нашего Святого Папы.

Но ты живой и я должна простить тебя потому что я скучаю по тебе как будто ты мой собственный сын а не твоей матери упокой Господи душу ее пусть даже ты занимаешься варварством – но я забыла ты же готовишь для кардинала конечно же ты не готовишь его высокопреосвященству бычий хрен и всякие такие вещи??

Дорогой мальчик я очень тебя люблю ты спрашиваешь что Уголино кладет в свой рубец это мята а ты что думал дурачок? Вот моя памятка для томачелли как ты просил я надеюсь они хороши пожалуйста готовь их для его высокопреосвященства!

Почерк был великанский и каракульный и справа загибался кверху, словно неаккуратно взлетающие с озера птицы. Я поднес листок к лицу и поцеловал, перечитал снова, и когда складывал бумагу, то заметил еще надпись на обратной стороне. Она была сделана мелким строгим почерком, и мне пришлось прищуриться, чтобы различить буквы.

Дорогой Нино,

лето застало нас всех в добром здравии. Я верю, что ты тоже здоров, хотя знойные ветры Рима опасны, и я советую тебе быть очень внимательным к своей еде и питью. Я получил твое письмо и другие новости о тебе от Симона Корбинелли, который получает их от своего сына в Неаполе. Очевидно, Бог присматривает за тобой, и пусть Он продолжает делать это. М. Пизелло был пойман на подрывании Города – штраф уничтожит его.

Е. Донелли умер, «Донелли и брат» закрылся. Я планирую покупать мясо у дочери Донелли, которая вышла замуж за торговца птицей. Чума посетила нас в конце года, но в основном на западе, и Черный Лев сильно не задело. Мне пришлось чинить крышу, хотя и не очень серьезно. Терино улучшил свое заведение. Меня выбрали в совет гильдии.

Твой любящий отец,

Нино,

мне очень грустно, что ты не получал от меня писем столько месяцев. Я едва выходила из этого дома с тех пор, как последний раз писала тебе, – ничего, кроме коротких визитов в Санта-Бибиану в обществе тети Маддалены, которая хоть и заметно постарела, но обрела еще бо́льшую прозорливость и бдительность. У Сандро перерыв между заказами, так что я сидела здесь, в моей богатой тюрьме, а мои тюремщики окружают меня все теснее.

Но внезапно воссиял яркий луч света. Мой муж, столь быстро приближающийся к дряхлости, возымел фантазию совершить паломничество. Не в Рим, сразу должна сказать я! Но в Ассизи – помолиться в храме Святого Франциска и посетить его священный праздник в октябре этого года. Мы уедем из Флоренции во вторую неделю сентября и поедем через Ареццо и Перуджу.

Какое чудо! Ты знаешь, дорогой Нино, что я никогда не бывала за стенами нашего города? Приготовления уже начались. Я чувствую, что снова могу дышать. Какая радость!

Паломничество. Слово прокатилось по моему языку, словно мясистая вишня. Я прислонился к осыпающейся кирпичной стене у вершины Палатинского холма. Вокруг никого не было. То и дело доносились голоса снизу, где я видел Проктора, притаившегося под большой аркой. Я перечитал письмо Тессины в пятнадцатый уже, наверное, раз за этот день. Теплые кирпичи посылали песчаные струйки по спине моей рубашки. Воздух был настолько горяч, что обжигал мне язык, и я укрылся в тени неказистого фигового дерева, одурманенный ужасающим римским солнцем.

Здесь, наверху, я почти верил, что скрежещущая мелодия насекомых – это скрип колеса Фортуны, поворачивающегося мне на благо. Ведь перед тем как гонец вручил мне письмо Тессины, я только что услышал, что кардинал Гонзага уезжает в конце сентября в Мантую, а затем в Милан и не вернется до весны следующего года. Зохан ехал с ним, оставляя меня… чем заниматься? Было не совсем ясно. Видимо, я должен был получать содержание и продолжать считаться частью хозяйства кардинала, но я узнал от маэстро: мой наниматель ожидает, что я предоставлю свои услуги его друзьям в коллегии кардиналов. Я должен был стать чем-то вроде кондотьера-диететика, что казалось мне скучнейшим делом из всех вообразимых, если, конечно, я решу заниматься этим. Но что, если нет? Никто не мог меня заставить. Меня абсолютно не волновало, что у кардиналов будут неуравновешенные гуморы.

И тут письмо Тессины. Все стало четким и ясным, как бульон, когда в него вмешивают яичный белок. Паломничество. Оставить все это позади и в одиночестве пуститься в путь за счастьем. Быть спасенным – вот зачем все эти крошечные существа сновали вокруг упавших мраморных плит. Спастись и спасти.

Проктор ковырялся под колонной. Он поднял голову и, увидев, что я прохожу мимо, одарил меня своей чернозубой ухмылкой.

– Я встретил человека, который сказал мне, что где-то на этом поле есть дверь в Перуджу, – сообщил он. – Я не испытываю склонности верить ему, но все же у меня есть время для небольшого изыскания. Ты был когда-нибудь в Перудже?

– Нет. – Я сел на колонну. – Но если найдешь дверь во Флоренцию, скажи мне, ладно?

– Мне надо подумать об этом, – ответил Проктор и яростно зачесался.

Мне нужно было убить почти четыре месяца, прежде чем Гонзага вместе с Зоханом уедут на север. Прежде чем я сам отправлюсь в собственное путешествие. Чистая трусость с моей стороны, но я не мог сбежать из кардинальского хозяйства, пока за мной присматривал маэстро – это было бы словно удар кинжалом ему в сердце. Правда, подождать, когда он уедет, мало отличалось от того, чтобы ударить кинжалом в спину, но возможно, рассудил я, именно такого поведения он от меня и хочет. Он наставлял меня быть хозяином самому себе, разве нет? А когда я уеду один, то, конечно же, получу его благословение. Тем временем оставалось еще удушающее римское лето, которое я должен был провести в своих ужасных одеждах диететика.