Армандо Перес - О чем молчат мужчины… когда ты рядом

По крайней мере, перешел на «вы».

– Рита, – обращается он к стоящей за стойкой девице, – этот синьор говорит, что у него назначена встреча с доктором Диритти.

Она также в легком замешательстве от моего наряда. Хлопая ресницами, она пытается прочитать мои намерения на моем лице. Моя уверенность производит впечатление и на нее. Возможно, она принимает меня за эксцентричного миллионера.

– Конечно, – улыбается она и поднимает трубку телефона. – Какое имя я должна назвать?

– Луис. Эс. Морган, – отвечаю я, подмигивая ей. – Скажите ему, что я по поводу инвестиционного фонда «Ева».

Через пару минут безупречная секретарша с неестественно блестящими волосами вводит меня в кабинет бывшего жениха Евы.

– Стало быть, это ты и есть, – начинает он, поднимаясь из-за стола. – Когда мне назвали имя, я не был уверен. – Он идет мне навстречу. – Как дела? – спрашивает он и неожиданно кулаком врезает мне в челюсть, да так сильно, что я отлетаю и влипаю спиной в закрытую дверь.

Боль ужасная. Автоматически я принимаю боевую стойку. Я не любитель драться, но я рос в маленьком селении и научился работать кулаками. Как бы то ни было, он не оставляет мне время на раздумья или дискуссию, бросаясь на меня разъяренным медведем. Я пинком отправляю к стене мешающий мне стул, освобождая пространство. Он гораздо здоровее меня, и единственная стратегия – это дезориентировать его и заставить устать. Если бы я хорошенько поспал хотя бы час за последние сутки, мне было бы намного легче.

Он снова пытается попасть мне по лицу. Я нырком ухожу от встречи с его кулаком и, нанеся удар правой рукой ему в живот и сразу же левой в подбородок, отскакиваю в сторону. Однако ему удается достать меня правой и едва не свернуть мне скулу, потом он хватает меня в охапку, и мы боремся, опрокидывая стоящий в углу круглый столик.

И тут дверь распахивается и на пороге кабинета, размахивая пистолетом, возникает охранник, примчавшийся на поднятый нами шум.

– Стоять! Руки вверх! – кричит он.

Его голос клинком пронзает мою одурманенную адреналином голову. И голову Альберто тоже. Мы отскакиваем друг от друга, словно отброшенные невидимой рукой, и замираем.

– Отойдите, доктор Диритти, – просит его охранник, направляя оружие на меня. – Он причинил вам боль?

– Не сегодня, – рычит Альберто.

– Мы немедленно вызовем полицию, – говорит охранник, свирепо глядя на меня, видимо, я подтвердил все его самые худшие предположения насчет плохо одетых людей.

Я смотрю на Альберто и читаю в его глазах, как он быстро перебирает варианты выхода из положения. Полиция. Необходимость объяснять случившееся. Скандал в банке. Не говоря уже о потере рабочего времени.

– Никуда не звони, – приказывает он охраннику. – У человека нервы сдали. Он не сделал мне ничего плохого.

– Вы уверены? – спрашивает тот, с сомнением оглядывая его опухшее лицо. – А если он нападет еще на кого-нибудь?

– Он этого не сделает. – Альберто кивком приказывает ему опустить пистолет. – Это мое личное дело. А теперь вышвырни его вон.

Меня выталкивают на элегантную улицу Бреры с такой силой, что я едва не оказываюсь под колесами велосипедиста.

Медленно, не поднимая глаз, я удаляюсь с места моего преступления. В этой суперпрестижной зоне города все сияет, словно драгоценности в витрине «Тиффани». В голову приходит: а не зайти ли мне в ресторан Four Seasons [26]и не заказать ли бифштекс с яйцом? Хотя бы только для того, чтобы насладиться реакцией посетителей. Я был бы готов сделать это, будь я в другом состоянии и настроении.

Сейчас я чувствую себя смертельно уставшим и расстроенным. Ева во Флоренции, я в Милане, измочаленный и непроспавшийся, и все это, в конце концов, может не иметь никакого смысла.

Внезапно в кармане вибрирует телефон.

« Яйцо , – написано в эсэмэске. – Не Коломбово. Ева ».

Я несусь, как сумасшедший, по улочкам Бреры сквозь толпы туристов и богатеньких горожан с пакетами, набитыми покупками, мимо охранников ювелирных лавок. К счастью, еще не час пик, когда народу здесь столько, что не протолкнуться.

– Ты словно с картины эпохи Возрождения.

– Я предпочла бы быть написанной Пьеро делла Франческа. В его « Мадонне » , которая висит в Брера, той, что сидит под висящим над головой яйцом, столько мудрости. Она само совершенство…

Я должен сказать ей только одну вещь и только один раз. Самую важную.

C рвущимся из груди сердцем я врываюсь в Пинакотеку и взлетаю по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Слава богу, я знаю это место как свои пять пальцев. Времени на то, чтобы остановиться и купить билет, у меня нет. Если задержусь хоть на минуту, грохочет в мозгу мысль, я рискую не застать ее там. Тем более что у меня нет никаких причин верить ей. Но я все равно должен бежать к ней. Не медля ни секунды. Я должен сказать ей только одну вещь и только один раз. Самую важную. А дальше она может делать все что хочет: облить презрением, оттолкнуть, оставить меня раз и навсегда. Но если я ей сейчас этого не скажу, я умру. Я никогда себе этого не прощу.

Не сбавляя скорости, я пролетаю через входную дверь, преодолеваю еще одну лестницу, сворачиваю направо, потом опять направо. Топотом взрываю тишину, в которую погружены залы галереи. Вслед мне несутся возмущенные крики служителей и редких утренних посетителей, в основном студентов факультета искусств. Не хватает только, чтобы кто-нибудь из них увязался за мной. Хотя вряд ли, для таких слишком много усилий оторвать задницу от стула. Да пусть даже кто-то и увяжется, наплевать. Главное, найти ее. Вновь найти ее. Я опять сворачиваю направо, в сторону зала ХХIV.

И резко торможу на пороге. « Алтарь Монтефельтро » на месте, взор на сосредоточенном лице Мадонны устремлен на спящего ребенка. А может быть, и на Еву, одиноко стоящую перед картиной.

На ней простенькое белое платье и балетки. Отросшие каштановые волосы рассыпаны по плечам. Я уже забыл, какая она маленькая. И какая красивая.

Она кажется мне не намного выше статуи, которой я подарил ее образ. Хотя, скорее всего, такой эффект производят внушительные размеры картины или пропорции самого зала. Я перевожу взгляд на коленопреклоненного рыцаря в доспехах, который всегда привлекал мое особенное внимание. Это заказчик картины, герцог Федерико да Монтефельтро, единственный смертный в сонме святых. Я смотрю на спящего ребенка, на суровую Мадонну, на совершенное яйцо, нависающее над головой Мадонны из-под полукупола эскедры в форме раковины.

Раковина Венеры, думаю я. Яйцо – символ возрождения.

– Я люблю тебя. – В тишине зала мой голос звучит раскатом грома.

Я набираю полную грудь воздуха…