Array Коллектив авторов - Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века

На все мои уговоры не думать о плохом старик только покачал головой и уныло произнес:

– Я уже должен был умереть, но вот задержался немного, хотел дождаться тебя. И ты все-таки приехал.

Раньше я не горел желанием идти на сближение с Баотянем, однако сейчас, глядя на него, такого бледного и изможденного, почувствовал, как защемило в груди.

– Баотянь, ты голоден? Я бы сообразил что-нибудь для тебя, – предложил я.

– Мне уже ничего в горло не лезет, – ответил умирающий, – эти несколько дней я слышал, как кричат на улице вороны, это они меня поторапливают.

Помнится, когда мы были детьми, Баотянь относился к нам с большой симпатией и часто покупал то леденцы, то лимонад. Мы и подумать не могли, что пройдет совсем немного времени, и мы вырастем, а крепкий, словно дерево, Баотянь, вдруг совсем заплошает и будет лежать, как трухлявый пень. С жалостью глядя на старика, я успокоил его, как мог, и вышел к брату с просьбой приготовить горячую яичную болтушку. Тот равнодушно заметил, что Баотянь все равно откажется от еды, однако отправился на кухню.

Когда еда была готова, я усадил старика в кровати и протянул к нему тарелку.

– Баотянь, – обратился я к нему, – поешь немного, глядишь, и силы появятся.

Но тот только покачал головой, отказываясь от еды. Подув на горячую болтушку, я снова предложил:

– Ну поешь немного, хотя бы бульон похлебай.

Видимо, просто чтобы угодить мне, Баотянь с трудом открыл рот и склонился к миске. Его седые усы погрузились в жидкость, но ее ни на сантиметр ни убавилось, он даже капли не проглотил.

Царившее в комнате зловоние упорно проникало в нос, мне стало уже совсем дурно. Я встал с места, собираясь пойти проветриться, но Баотянь ухватил меня за руку и произнес:

– Не уходи, мне нужно кое-что тебе рассказать.

– Я только отнесу тарелку, – отозвался я.

– Поскорее, – попросил Баотянь, – мне нужно кое-что тебе рассказать.

– Я мигом, – пообещал я и вышел из комнаты.

Брат мой как раз подбрасывал уголь в печь, языки пламени, словно пташки, подпрыгивали внутри. Телевизор уже был выключен, и его потухший экран теперь напоминал черную доску.

Я сделал глубокий вдох, но, не в силах до конца избавиться от этого жуткого запаха, попросил у брата сигарету. Сделав затяжку, я тут же закашлялся.

– Похоже, Баотянь и вправду совсем плох, – проговорил я.

– Смерть в таком случае нужно считать за благо, ведь он еле-еле каждый день дотягивает, – устало отозвался брат.

– Да, Баотянь считай уже помер, а нам дальше жить нужно. К тому же когда-то такой день все равно наступает, всем суждено уйти в мир иной. А жить, как сейчас, ему уже невыносимо. Так что его смерть всех только освободит, – согласился я.

На этом наш с братом разговор и закончился. На улице поднялся ветер, из оконных проемов доносилось его завывание. Я делал одну затяжку за другой, и вскоре меня окутало густое облако дыма, в комнате стало не продохнуть. Закончив курить, я произнес:

– А ведь Баотянь на самом деле был неплохим человеком.

– Да знаю, – откликнулся брат, – но полюбить его я не смог бы.

Между тем я продолжал:

– Когда мы были детьми, Баотянь частенько покупал нам леденцы.

– А еще, – добавил брат, – давал нам иногда мелочь.

– А помнишь, – спросил я, – как однажды Баотянь спас тебя?

– Как не помнить! – потеплевшим голосом ответил брат. – В тот раз, если бы не Баотянь, я бы утонул.

Я заметил, что глаза у брата совсем красные от переутомления, поэтому предложил ему пойти поспать, сказав, что сам подежурю у Баотяня. Прежде чем отправиться отдохнуть, брат захотел заглянуть к старику.

Вместе мы вошли к нему. В комнате стояла такая тишина, что было слышно сиплое дыхание Баотяня. Словно полуторагодовалый малыш, он свернулся калачиком под одеялом. Глаза его оказались закрытыми, словно он спал. Я отправил брата отдыхать, а он в ответ поправил одеяло Баотяня и предупредил, чтобы в случае чего я тут же позвал его.

Брат ушел к себе, а я пододвинул стул и сел у кровати. В комнате почти не было мебели, толко шкаф и обычный стол, стул да табуретка – вот и все.

В воздухе стояло зловоние. Особенно провонялось одеяло, уже, видимо, давно не стиранное, оно замусолилось, словно старая тряпка. Для моего носа это стало невиданным доселе испытанием. Глубоко запавшие глаза Баотяня были закрыты, он уснул. Глядя на него, и я вдруг почувствовал, что на меня нападает дремота. Пристроившись рядом, я закемарил, а потом и вовсе уснул.

Неизвестно, сколько прошло времени, но, когда я открыл глаза, старик уже не спал. Черты его лица заострились, глубокие морщины несли на себе отпечаток горечи многолетнего позора, смотреть на него было жутко. Я не почувствовал, как сверху меня, сонного, укрыли какой-то ветошью. Протирая глаза, я спросил Баотяня, когда он проснулся.

– А я и не засыпал, – ответил тот, – ты ведь весь день провел в дороге, устал, поэтому я и прикрыл глаза, чтобы ты спокойно вздремнул.

Эти слова Баотяня, словно солнечные лучи, коснулись меня, отчего я сразу почувствовал тепло. Старик предложил мне отдохнуть еще.

– Да ничего, я в порядке, – ответил я.

– Я, наверное, уже не доживу до утра, – откликнулся Бао-тянь, – побудь со мной, у меня на душе столько всего накопилось за эти годы. Если я сейчас все это не расскажу, то другой возможности не будет.

– Хорошо, Баотянь, говори, я тебя слушаю.

– Я слышал, твой брат рассказывал, что ты пишешь?

Не совсем понимая, о чем он говорит, я кивнул.

Баотянь продолжил:

– Ты знаешь, из-за чего мне пришлось стать дезертиром?

Я отрицательно покачал головой. Старик вздохнул и сказал:

– Как-то вечером, вскоре после того как я присоединился к анти-японскому отряду, нас спешно перебрасывали в один пункт. Во время этого перехода я по неосторожности споткнулся, из-за чего выстрелила моя винтовка и был убит шедший впереди командир.

– Ну что же тут поделать! – откликнулся я. – Ведь ты не специально.

– Но с того самого дня, как я убил собственного командира, – взволнованно продолжал Баотянь, – мне каждую ночь снились кошмары. Стоило мне закрыть глаза, передо мной появлялась тень командира. Не в силах и дальше оставаться с отрядом, я решил сбежать.

Потрясенный его рассказом, я спросил:

– И все эти годы ты мучился из-за этого поступка?

– Да, – с дрожью в голосе произнес старик, – с того самого часа, когда я по неосторожности убил командира, я ни одного дня не провел спокойно.

– Но, ведь винтовка сама выстрелила, – отозвался я, – к чему было изводить себя все эти годы?

Из глаз Баотяня покатились слезы.

– Но ведь командир погиб из-за моей винтовки.

Морщинистое лицо умирающего выглядело словно летопись пережитого. Я спросил: