Джон Бёрджер - Дж.

– Мне нечего стыдиться, – сказала она. – Я не собиралась ему отвечать и, поверь мне, не давала никакого повода для написания этой нелепой записки.

– От кого она?

– Морис, тебе больше нечего спросить? Спроси меня, что случилось. Спроси меня, прежде чем делать какие-то выводы.

– От кого она?

– Господи, да что с тобой стряслось?

– Я хочу услышать, как ты произнесешь его имя.

– Нет уж, я этого удовольствия тебе не доставлю.

– Вот именно! Потому что ты прекрасно понимаешь, что голос тебя выдаст. Ты не сможешь сдержать своих чувств – так называемых чувств. Назови его имя.

– Нет. Морис, что за вздор?! Прекрати!

– Ты отказываешься? Ну конечно, ты отказываешься. Я видел вас вдвоем. Боже, как я был слеп! Я же тебе доверял. Но теперь мне все ясно. С первой же минуты ты глаз с него не сводила, не отходила от него ни на шаг, перешептывалась с ним, переглядывалась…

– Ты с ума сошел! Как ты смеешь меня в этом обвинять? Я ничего не сделала.

– Ничего не сделала? Разумеется, за два дня ты ничего не сделала, как ты изволила выразиться. Но ведь хотела? Хотела! Ты его завлекала, как… как шлюха.

Камилла бессильно оттолкнула его, понурилась и заплакала.

– Завтра днем мы возвращаемся в Париж, – заявил мсье Эннекен. – Вели Ивонне собрать чемоданы. – Он подошел к двери и обернулся. – Твое бесстыдство омерзительно и вульгарно! Подумать только, за два дня, у меня на глазах, в крошечном городишке, где друг от друга никуда не деться…

– Никуда не деться?! – сердито всхлипнула она.

– Завтра утром я ему объясню, что если еще раз увижу вас вместе, то застрелю его – и любой французский суд меня оправдает. Я убью его как…

– Не благороднее ли вызвать его на дуэль?

– А, ты возомнила себя великой куртизанкой? Увы, у тебя для этого нет ни шарма, ни деликатности. Вдобавок мы живем в двадцатом веке.

– Умоляю, не говори ему ничего!

– Ему?!

В вырезе пеньюара виднелась ее белая вздымающаяся грудь.

– Хорошо, давай вернемся в Париж, если тебе так хочется, – проговорила Камилла. – Но прошу тебя, не надо с ним разговаривать.

– Боишься, что я от него о тебе узнаю?

– Как хочешь.

Он вытащил ключ из замка спальни и вышел. Ключ он забрал, чтобы Камилла не закрылась в спальне, как прежде делала после ссоры; к тому же, решил он, стоит прийти к ней попозже и отыметь ее, как шлюху.

Камилла спала беспокойно. В шесть утра она встала. Мужа в его спальне не было, постель осталась несмятой. Камилла распахнула ставни. Безоблачное небо сияло голубизной. День еще не вошел в свой ритм; время казалось вытянутым, как улица с редкими прохожими. Длина дня и глубина голубого неба выглядели сценой, размеры которой заставили Камиллу вздрогнуть. Из окна виднелся вокзал.

Она нетерпеливо дожидалась часа, когда можно будет отправить Ивонну с запиской к Матильде. Камилле хотелось, чтобы подруга пришла как можно скорее и помогла ей.

Камилла попросила кофе.

За окном по двору прошел кот, проворно устремившись к своей желанной цели. Кот услышал скрип кофейной мельницы на кухне, где сидела на табурете молоденькая крестьянка, зажав кофемолку между колен. Для кота скрип кофемолки означал сливки. Закончив молоть зерна, девушка подойдет к деревянному шкафчику на стене, достанет большой кувшин сливок и разольет их по серебряным кувшинчикам поменьше. Кот потрется ей о щиколотку, а девушка нальет сливки в выщербленное бело-голубое блюдечко и поставит его у двери.

Камилла подошла к гардеробу и задумалась, что надеть. Сегодня днем они возвращаются в Париж. Ее увозили домой, к детям, как непослушного ребенка. У нее был подходящий дорожный костюм из темного льна с узорчатой атласной подкладкой, но она снова решила надеть прогулочный серо-лиловый наряд. Ее увозили в Париж против воли.

От Матильды Камилла ждала не совета, а помощи. По мнению Камиллы, Матильда жила по иным стандартам, и ее вкусы отличались большей притязательностью. Матильда понимала серьезность договоренностей, а потому умела их придерживаться. Выйдя замуж за шестидесятичетырехлетнего мсье ле Дирезона, она согласилась во всем ему угождать с тем, чтобы после его смерти унаследовать состояние – и в последующие пять лет баловала больного старика, как малого ребенка. Камилла не согласилась бы на такую сделку, будучи твердо уверенной, что такая жизнь – не для нее. Она верила, что суть справедливости выражается в духовных, а не в материальных благах. Ей нравилась библейская притча о работниках в винограднике: последний из нанятых, проработавший всего час, получал ту же плату, что и те, кто целый день провел, трудясь в поте лица своего.

В помощи Матильды Камилла нуждалась именно потому, что хотела восстановить справедливость. Если ее муж сдержал свою угрозу и отправился поговорить с Дж. (о чем свидетельствовало его отсутствие), то Камилла намеревалась в сопровождении Матильды выйти в город, надеясь на встречу с Дж. Видеть его она больше не желала, но хотела уверить, что какими бы неподобающими, безрассудными и необдуманными ни были его ухаживания, низкими она их не считала.

Она понимала, что Матильда объявит задуманное предприятие наивным и непрактичным, но согласится на него – отчасти по дружбе, отчасти от скуки.

– Чего мы ждем в этом жутком провинциальном городке? – спросила вчера Матильда.

По-моему, мы ждем смерти героя.

Поезд подошел к вокзалу Домодоссолы. Мсье Эннекен открыл дверь вагона и спрыгнул на перрон. Он не сгорал от нетерпения, у него было время в запасе, но чем энергичнее он действовал, тем больше убеждался в правильности принятого решения. Рабочие, соскакивая с подножек вагонов, направлялись не к вокзальному выходу, а пересекали пути к сортировочному депо. У вокзала не оказалось наемных экипажей; в конце улицы мелькнул одинокий прохожий.

Мсье Эннекен коснулся бокового кармана, где лежал пистолет, – за оружием пришлось отправиться ночью. Весомость пистолета, как и энергичность действий, служила еще одним подтверждением, будто слова знакомого: «Морис действовал решительно и уверенно».

У гостиницы он взглянул на окна своего номера и вспомнил ехидные слова Камиллы о дуэли. Утро – традиционное время для дуэлей и казней. Мсье Эннекен сказал себе, что ранним утром после бессонной ночи, когда день еще не начался, возникает необычное осознание своего предназначения.

Он направился в центр города, на старинную площадь, окруженную магазинчиками с выходящими на тротуар аркадами. Доску с бюллетенем о состоянии здоровья Шавеза задвинули под навес, на случай ночного дождя. В одном углу доски буквы смазались. «Вызывает беспокойство нарушение ритма сердцебиения и общая нестабильность сердечной деятельности пациента…»