Барбара Вайн - Ковер царя Соломона

Хотя миссис Дарн и улыбалась, чувствовала она себя жалко и пристыженно. Она всегда считала, что нехорошо расспрашивать невинных деток тайком от родителей о том, как они живут. Если бы Сесилия узнала, что так поступает кто-то чужой, она осудила бы это. Но сейчас пожилая дама ничего не могла с собой поделать. Не могла она поступать по-другому, пусть даже наивная ложь Бьенвиды не особенно вводила ее в заблуждение. Она понимала, что девочка просто пытается защитить свою мать и успокоить ее саму, сделать их обеих счастливыми и довольными друг другом. И за это намерение она еще больше любила внучку.

Сознание того, что ей лгут, должно было бы предостеречь Сесилию от новых вопросов, но она, преодолевая некоторую скованность, упорно продолжала их задавать. Миссис Дарн ходила вокруг да около главного вопроса, который никак не решалась затронуть из страха получить ужасный ответ. Она подлила Бьенвиде еще чаю, сладкого и некрепкого, потом начала настойчиво предлагать ей шоколадное печенье, интересуясь, живет ли еще с ними Джед и на самом ли деле он держит в доме хищную птицу, которая так страшно кричит.

– Я видела, как его ястреб поймал сороку, – сказала Бьенвида. – И убил ее.

К ужасу Сесилии, глаза ребенка, и без того вечно имевшие трагическое выражение, наполнились слезами. Надо было как-то успокоить внучку, подобрать какие-то слова. Но что тут можно было сказать? Ничего. Тогда бабушка упомянула о том, что, кажется, в морозилке у нее осталось мороженое, которое называется «Дракула», и слезы девочки тут же высохли. Миссис Дарн сходила на кухню и принесла красно-черный стаканчик с мороженым, поставив его на стеклянное блюдечко. Она застала Бьенвиду тихо и грустно сидящей, сложив руки, и снова не решилась задать ей тот самый главный вопрос, который мучил ее сильнее всего. Пожилая женщина просто не могла заставить себя это сделать. Совершенно невозможно было расспрашивать это невинное, доброе дитя с грустными, настороженными глазами, живет ли еще с ее матерью Билли и спят ли они в одной постели. Как бы бабушка это ни сформулировала и к каким бы иносказаниям ни прибегала, задав этот вопрос, она уронила бы себя в собственных глазах. Сесилия заранее чувствовала кислый привкус отвращения к самой себе.

От виллы «Сирени» до «Школы» было не более двухсот ярдов, но миссис Дарн все равно проводила девочку домой. Пусть было еще светло и их квартал считался вполне приличным, а сама Бьенвида казалась Сесилии послушным ребенком, который не будет вступать в разговоры с незнакомцами, она все равно довела внучку до дома. Пожилая дама делала так всегда. Слишком часто в газетах писали о похищенных и убитых детях, а по телевизору то и дело показывали передачи об опасностях, подстерегающих их на улице.

У ворот «Школы» она оставила Бьенвиду, проследив за тем, как девочка ушла куда-то на задний двор. Она могла бы пойти вместе с ней – ребенок даже просил ее об этом – но миссис Дарн никогда не заходила в «Школу» по вечерам. И не только потому, что ей не нравился этот дом. Она боялась того, что может там увидеть. Дафна всегда убеждала ее, что она навоображала себе разных ужасов, вроде пьянок, наркотиков и прочего беспорядка, например, Тину с кучей мужчин, возможно, даже в постели. «Нет-нет, что за чепуха? – возражала ей Сесилия. – Ничего такого я не воображала!» Но на самом деле ее подруга была права.

Вернувшись домой, Сесилия поднялась по лестнице и заглянула во все комнаты. Сердце у нее защемило, когда она вспомнила о том, как заставляла Тину спать наверху, а «жить» – внизу. Пусть она сделала это только потому, что хотела проводить как можно больше времени с внуками, но это отнюдь ее не извиняло. Да, она вела себя слишком эгоистично. Комнаты наверху были очень милы, и из их окон открывался прекрасный вид на Луг [23]. Там были спальни каждого из детей, гостиная и помещения, которые давно следовало переделать в ванные и кухню. Тине можно было бы выделить большую спальню внизу. Мысли о спальне напомнили миссис Дарн о том, что ее дочь, скорее всего, спит не одна и вообще, вероятно, одна ночевать не собирается. Пожилая женщина призналась себе, что не сможет вытерпеть присутствия в своем доме Тининых бойфрендов, какими бы они ни были.

Сесилия всегда упиралась в эту неразрешимую проблему: она очень любила Тину и ее детишек, но совершенно не могла жить с дочерью в одном доме. Почему у людей всегда все так сложно? Почему они не хотят постоянно жить с теми, кого любят больше всего на свете? Разве что влюбленные составляют исключение…

Миссис Дарн закрыла окно, из которого повеяло вечерним холодком, и принялась убирать со стола. Она вспомнила о том времени, когда сама была влюблена. О том, как танцевала с Фрэнком Дарном и на ней было черное платье с вырезом на спине, которое ее собственная мать решительно не одобряла. Пришлось пришить шелковую вставочку, чтобы уменьшить вырез. Это случилось задолго до того, как они с Фрэнком поженились. Их обручение растянулось на несколько лет, и ко дню свадьбы Сесилия очень хорошо знала своего жениха, испытывая к нему глубокую привязанность и чувствуя себя в его обществе спокойно и уверенно. Что же касается постельных вопросов, то особого значения она им не придавала, и все оказалось достаточно терпимо, особенно в тех случаях, когда она не испытывала боли. Но во время того танца, когда Фрэнк положил руку на ее обнаженное плечо и до странности мечтательно посмотрел на нее, Сесилии пришла в голову неожиданная мысль. «Будь же моим, – думала она, – приди ко мне, и я стану тобой, а ты – мной, так, что мы растворимся друг в друге».

Уж сколько лет прошло, а она до сих пор помнила об этом. Она вообще часто вспоминала тот танец. Но та мысль исчезла так же быстро, как появилась, и никогда почему-то больше не возвращалась. Естественно, миссис Дарн ни разу не произнесла подобное вслух. Она считала, что, наверное, их брак не был слишком страстным, хотя сравнивать ей было не с чем. Но Фрэнк тепло к ней относился, был хорошим мужем и хорошим отцом.

Сесилия взглянула на напольные часы с маятником, так называемые «дедушкины часы», которые когда-то принадлежали матери Фрэнка. Без четверти шесть. Сегодня была очередь Дафны звонить. Она переключила телевизор, чтобы успеть увидеть хотя бы анонс новостей, но, как всегда, неотвратимо, словно судьба, и пунктуально, как будильник, ровно в две минуты седьмого раздалась телефонная трель. Миссис Дарн чуть помедлила, думая о том, что сказали бы люди, если бы она оставила дом Тине, а сама переехала жить к Дафне, в Уиллсден.

Горящая над галереей люстра отбрасывала на пол вестибюля тень своих паучьих лап, оставляя лестницы в полутьме. Похоже, где-то было открыто окно, люстра слегка покачивалась на цепях от легкого сквозняка, и казалось, что паук на полу шевелит лапками, пытается заползти между половицами, а иногда по-рачьи пятится назад.