Николас Монтемарано - Я и Она. Исповедь человека, который не переставал ждать

Я хотел домой, к Кэри, хотел сказать ей, что все будет в порядке, если только она станет меня слушать. Не будет больше никакой боли, никакой болезни.

Повсюду вокруг меня, несмотря на турбулентность, человеческие рты, приоткрытые в кататонической дремоте без снов. Не обращая внимания на воздушную яму, в которую внезапно ухнул наш самолет, за что пилот воздушного судна позже извинился, мальчишки-близнецы давили распухшими пальцами кнопки видеоигры. Мужчина в шелковой пижаме и бархатных шлепанцах цвета бургунди заказывал напитки всем пассажирам в своем ряду. Снова сильная тряска, и мужчина торопливо допил только что полученную выпивку, чтобы не пролить ее. Все, кто был на борту, по-прежнему радостно витали где-то в Вегасе. Упади наш самолет, это была бы моя вина: я был убежден, что могу уронить его мыслью. И поэтому я старался мысленно поддержать его, словно моторов и подготовки пилота было недостаточно.

Еще одна таблетка – и я закрыл глаза: вскоре самолет превратился в утробу, а я – в младенца, который ожидал благополучного рождения, а турбулентность, настолько сильная, что даже стюардессам пришлось сесть на свои сиденья и пристегнуться, была танцем моей будущей матери, а ливень, лупивший в иллюминаторы самолета, был колыбельной, которую она пела своему животу, мне.

Четырьмя часами позднее: дома.

Такси от Квинса до Бруклина, мимо окон, освещенных рождественскими гирляндами. Свежие хлопья мягко падали на тот снег, который я пропустил в свое отсутствие.

Желтая тень страха прыгнула в багажник вместе с моим рюкзаком и теперь следовала за мной на крыльцо, вверх по лестнице. Я пытался как можно быстрее войти в квартиру, запереть тень снаружи, но она проскользнула под дверь.

Был третий час ночи. Включенная лампа в коридоре, подмигивающая гирлянда в окне. Ральф приветствовала меня со шлепанцем в зубах, принялась бегать кругами вокруг моих ног. Я присел на корточки, и она выронила шлепанец, чтобы облизать мне лицо. Я почесал ее за ушами, отыскал любимое местечко; одна из ее лап непроизвольно подергивалась, когти скребли деревянный пол.

Кэри уснула на моей стороне кровати, одна нога на одеяле, одна под ним. Я снял пальто и остальную одежду, уронил на пол, а потом – ее тепло вдоль моего продрогшего тела. Все шесть лет, которые мы были вместе – больше двух тысяч ночей, – я редко засыпал первым. Она говорила, что для нее это удовольствие – засыпать рядом со мной, неспящим, мое дыхание для нее – колыбельная. А я говорил, что для меня удовольствие – смотреть, как она спит. Иногда во сне она брала мои руки – у меня вечно мерзнут ладони – и зажимала между своих ног, там, где было теплее всего, и я прижимался животом к ее спине, и сегодняшняя ночь была точно такой же. Но было в ней и кое-что еще: да, было наслаждение мгновением, комфорт тепла внутри, когда снаружи холод, но больше не было ощущения того, что впереди нас ждет несметное число таких ночей. Теперь было некое ощущение предразлуки, которая делала это мгновение еще более драгоценным, но не таким спокойным, и я больше ни разу не уезжал, сколько бы денег мне ни сулили за мои выступления.

Сэм сидит на водительском месте, читая мою третью книгу, «Случайностей не бывает». Я спрашиваю, не могла бы она читать что-нибудь другое.

– Я не взяла с собой ничего другого.

– Впрочем, неважно, – говорю я. – Паром скоро прибудет в Вудс-Хоул. Там тебе придется вести машину.

Я забыл взять с собой обезболивающее. Дышать больно, поэтому я задерживаю дыхание. Десять секунд, двадцать, но в конце концов телу приходится вдохнуть. Голова еще хуже, чем ребра. Я пытаюсь держать глаза закрытыми, но когда они закрыты, под веками вспыхивают огоньки. У какой-то машины постоянно ревет сигнализация, сирена эхом отдается в чреве парома.

Ральф вздыхает на заднем сиденье, не сознавая наших человеческих драм. Ее нос подергивается; даже во сне она пытается принюхаться к морскому воздуху.

– Скажи мне, куда мы направляемся.

– Чем меньше ты знаешь, тем лучше, – возражает она. – Давай смотреть правде в лицо – ты не слишком позитивно отнесся к этой поездке.

– И сколько мы будем туда добираться, где бы ни было это там ?

– Зависит от дорожного движения.

– Приблизительно?

– Семь, может быть, восемь часов.

– Ты действительно собиралась поехать без меня?

– Да.

– Я думал, ты блефуешь.

– Никоим образом, – говорит она. – Вот-вот произойдет что-то очень значительное.

Опорожняя мочевой пузырь в засорившемся туалете рекреационной придорожной зоны в Коннектикуте, я решаю, что лучше было мне оставаться в Чилмарке – утренние прогулки с Ральф, игры с апортом, походы на рынок. Я решаю, что мой отец был сном, Глория Фостер окажется тупиком, а вся эта поездка – приключение, как Сэм нравится это называть – ни к чему не приведет.

Но у меня нет никакого плана – негде спрятаться, некуда бежать. Нет никого, кому я мог бы позвонить из таксофона, стоящего позади автоматов с газировкой. Я не того типа человек, чтобы добираться автостопом обратно до парома, да и куда угодно, если уж на то пошло, хотя полагаю, что у меня не должно быть никаких причин бояться. Когда случается самое худшее, не остается ничего такого, чего следовало бы бояться. Я не уставал удивляться, почему моя мать не понимает той свободы, которая приходит вместе с утратой. Теперь я понимаю: всегда остается чего бояться.

Я гляжу в щель между дверью и дверной петлей: какой-то мужчина помогает сыну вымыть руки; мальчик все жмет и жмет на кнопку раздатчика с мылом, пока мыло не образует розовую лужу в раковине. Мужчина постарше, седой, бородатый, сутулый, в вельветовых брюках и кроссовках, ополаскивает лицо водой. Подросток – черный тренч, черная подводка вокруг глаз – сталкивается с пожилым мужчиной. «Простите», – говорит тот, хотя и не сделал ничего плохого. Раздатчик бумажных полотенец пуст, а фен-сушилка сломан; он пытается досуха отряхнуть руки, сдается, уходит.

Это я – через тридцать лет.

О чем думаешь, тем и станешь, сказал бы прежний я.

Просите – и дано будет вам [8] .

Прежний я попытался бы спасти этого пожилого мужчину, заставил бы его выпрямить спину, заставил бы его улыбнуться, почувствовать себя на десяток лет моложе, и все это – просто показав ему, как изменять свои мысли.

Прежний я попытался бы спасти меня нового.

Я стою в кабинке двадцать минут – недостаточно долго, чтобы составить какой-то план, но достаточно, чтобы меня замутило от запаха.

Достаточно, чтобы оказалось, что Сэм ждет меня снаружи туалета.

– Я уж забеспокоилась, – замечает она.

– Ты что же, думала, что я брошу Ральф?

Читать дальше