Зулейка Доусон - Форсайты

Майкл мог бы ответить многое, в частности – что он, как муж, запрещает ей подвергать опасности ту, кто ему дороже всего на свете, – то есть себя. Но что бы он ни говорил, ничего не изменится: влиять на уже принятое решение было поздно. А потому он не сказал, о чем думал на самом деле, и ответил голосом, которому хотел придать бодрость, и улыбкой, хотя и невидимой в темноте, но старательно не исполненной сожаления:

– В таком случае мы подберем тебе что-нибудь, что-нибудь настоящее.

Внезапно ее волосы прижались к его подбородку, и она крепко обняла его за шею. Продолжалось это несколько секунд, но и за этот краткий срок Майкл мог бы снова в нее влюбиться. И мир куда-то исчез…

Когда Майкл заснул, Флер выскользнула из-под одеяла и направилась к полосатой козетке у окна их спальни, она долгое время сидела там, всматриваясь в умытое ночное небо и стараясь заглянуть в будущее, притаившееся за его темной завесой.

Значит, так. Война. Первое ее ощущение, тщательно спрятанное от Майкла, как и многое из того, что она чувствовала в последние месяцы, было исполнено горечи. Решить заняться усовершенствованием жизни, о чем она не думала почти двадцать лет, и получить в награду еще одну войну! Тяжелейший удар по ее внутренней безмятежности, той части ее личности, которая давала ей ощущение собственного «я». С тем же успехом она могла бы тогда добиться Джона, пренебречь угрозой потерять потом все, упиться временной победой. Вместо того чтобы теперь ощутить почти ту же потерю. После стольких лет компромиссов и постоянных подмен, вопреки ее уже давнему открытию, что жизнь не играет честно, она все равно была ошеломлена новой чудовищной несправедливостью. Куда теперь? Конец ли это всего? Или начало чего-то еще худшего? Усугубила или разрешила кульминацию ее личной драмы эта гораздо более масштабная трагедия? Не станет ли полегче теперь, когда самое страшное должно неизбежно случиться? Ей подумалось, что все ее существование оказалось на краю пропасти.

Опираясь о подоконник открытого окна, Флер следила за уходящей ночью и ждала рассвета – первого военного рассвета. Она взяла сигарету, но долго машинально вертела ее в пальцах, забыв зажечь. Снаружи царила темнота, звезды – по доброй воле или нет – исчезли, увлеченные за горизонт луной. Неистощимый мрак простирался перед ней и, казалось, забирал ее душу с собой к пределам существования. Чем должна быть жизнь, чтобы иметь значение в таком ничто? В ее собственной пустоте была только одна гавань, одна надежная нерушимая опора, одна путеводная звезда. И подобно небу над своей головой теперь Флер осталась даже без нее.

Майкл заворочался во сне, и она обернулась на шорох. Комната не была освещена, и ее тесная темнота казалась такой же чуждой, как и гигантская пропасть перед ней. Несколько минут она не думала ни о чем, не замечала ничего, кроме своего смертного «я», балансирующего у окна. Рассеянно Флер взяла зажигалку, повертела в руках, бесцельно щелкнула ею, так и не выпустив зажатую между пальцами сигарету. Вспыхнувший желтый огонек осветил газету на подушке возле нее. Она взяла ее – по-прежнему развернута на странице, которую Флер штудировала днем, – и, как язык непроизвольно касается и касается ноющего зуба, она вновь в полукружье света, отбрасываемого огоньком, принялась читать список пассажиров «Нью Тускароры». Вот его фамилия. Он отплыл сегодня днем. Ну что же, некоторое время он служил неплохим отвлечением – а-ля, как сказала бы ее мать…

И внезапно другая фамилия – ниже на странице, у самого края желтого полукружия. Пламя качнулось от сквозняка, и ее взгляд соскользнул со строки. Флер решила, что у нее галлюцинации, и торопливо опустила колеблющийся огонек пониже. Не отплытие, а прибытие, заметила она. На «Иль де Франс» из Нью-Йорка. Да… напечатано четко и ясно:

Он вернулся! Но… почему?

И в ее памяти всплыли слова, сказанные когда-то Холли в Уонсдоне: «Джон считает, что Англия никогда в нем не нуждалась…»

Так, быть может, теперь он поверил, что его страна нуждается в нем? Наверное, так… Иначе почему бы он вернулся так скоро и вместе с детьми? Так, значит, война – Флер уже не сомневалась, – эта ненавистная страшная война понудила его вернуться в Англию… и к ней!

Флер погасила зажигалку, бросила ее на козетку вместе с сигаретой и вновь обернулась к открытому окну, крепко сжимая газету, едва дыша, боясь даже думать. На мгновение она испугалась, что ничего не изменилось, что все осталось прежним. Таким же замерзшим и темным, как раньше. И тут внезапно Флер ощутила чуть заметный сдвиг. Сначала неуверенно, а затем все быстрее и быстрее мрак начал понемногу отступать от дальних своих пределов. Забрезжил вначале серый, а потом заветной узенькой полоской пришел настоящий рассвет.

Она стала свидетелем, как в одну и ту же секунду и небо, и ее душа вновь обрели намек на перспективу, робкое, но обновленное осознание формы, места и пропорций, всего того, что так долго было для нее потеряно. Уже не нужно было думать, ничего взвешивать. Оставалось только одно, неизбежное. Вступить в бой. Обрести и сохранить или навсегда потерять единственную свою заветную мечту!

Ветер с реки принес запах солоноватой затхлости и знобящий холод. Флер поежилась под легкой накидкой, но ее решимость осталась непреклонной.

«Отступления нет, отступления нет! Можно лишь победить иль погибнуть, раз нельзя отступить» [59] .

Флер тихо закрыла окно, за которым разливался дрожащий рассвет.

Глава 1

Подарок из прошлого

В тридцать девятый день своего рождения Джон Форсайт вечером неожиданно ощутил, что он все-таки живет, несмотря на смерть своей жены, – и это не могло не удивить человека, который давным-давно научился не ждать от жизни многого.

Бесконечные недели после ее рокового падения с лошади прошлым летом мысль, что Энн умерла, вторгалась в его сознание, едва он переставал себя контролировать. Подобно жутким чудовищам, когда-то терзавшим его детское воображение, мысль эта выпрыгивала из темных углов памяти, и его сотрясала дрожь. Ночью он весь в поту пробуждался от кошмаров, в которых пытался унести Энн, спасти, а она повисала на его руках, искалеченная, а его ноги наливались свинцом и еле переступали, словно он переходил вброд широкий поток патоки. Эти кошмары казались настолько реальными, что, очнувшись, он не сразу понимал, почему лежит в постели один. Однако эти ночные мгновения еще не были худшими. Тяжелее всего оказывались обрывки дня, когда он забывал о ней, – и сразу же воспоминание ввергало его в панику, прежде ему незнакомую. Или, пожалуй, нет. Та минута, когда он вел самолет (научившись этому, чтобы обрабатывать поля от вредителей), а мотор вдруг отказал, и его сердце словно провалилось в пике на нескончаемые секунды, пока мотор снова не заработал и он не выровнял самолет.