Иби Зобои - Гордость

– А, да. Насчет этого. Э-э… Дженайя? – говорю я, наклоняя голову набок, подмигивая, сдвигая брови: все это должно ей сказать без единого слова, что нам нужно поскорее отсюда выметаться.

– Присаживайся, Зури, – говорит Эйнсли. Он уселся в кожаное кресло, закинув одну ногу на другую – прямо такой взрослый, который присматривает за детьми.

Углом глаза я вижу, что Дарий ушел в другой конец комнаты, а там виднеется бильярдный стол рядом с гигантским, от пола до потолка, книжным шкафом. В угол задвинут рояль – с ума сойти, а снаружи-то и не скажешь, какой этот дом огромный.

– Может, тебе показать дом, Зури? – раздается голос. Это опять Кэрри.

– А ты здесь живешь? – Первое, что срывается у меня с языка. Понятное дело, нет, но она корчит из себя этакую хозяйку дворца.

Она хихикает.

– Нет, но мне его уже показали. Хочешь, и тебе устрою экскурсию. Ты ведь раньше в таких больших домах не бывала?

Я, видимо, мигнула раз сто за одну секунду, прежде чем перевести глаза на эту Кэрри. Она все прочитала у меня на лице и попыталась взять свои слова обратно.

– В смысле кто теперь вообще-то в особняках живет? Тут же Бруклин… – говорит она. – У вас ведь, это, квартира, да?

Я долгую секунду смотрю ей в глаза, а потом отвечаю:

– Да. И ты права. Я никогда не бывала в таких больших домах, и мне кажется, что столько места никому не нужно. Сюда можно было бы поселить пять семей и одним махом решить жилищную проблему во всем Бушвике. Но… как тут уже выразился этот твой Дарий, у вас нет вещей , у вас есть только то, что необходимо , например бильярдные столы, кабинетные рояльчики и телевизоры во всю стену.

Кэрри смотрит на Дария, он стоит, скривившись, потирает подбородок, глядит мне в лицо.

– Туше, мисс Бенитес, – говорит Дарий. – Вот видишь? Я и фамилию вашу запомнил.

Моя очередь улыбаться.

– Меня это не впечатляет, Дарий Дарси. И я уж всяко не пытаюсь впечатлить тебя . – Я скрещиваю руки на груди и вкладываю в эти слова шею и все свое тело, чтобы ужалить посильнее. Потом поворачиваюсь к сестре: – Дженайя, пошли?

Ее черед вылупить на меня глаза. Она вытаскивает из-под себя ноги, Эйнсли поворачивается, бросает на нее умоляющий взгляд. Дженайя лишь улыбается и встает.

– Мне нужна помощь с эссе, – говорю я, выводя ее из-под удара. Не хочется, чтобы парни сочли ее невоспитанной, потому что это не так. Пусть вся вина за то, что я испортила им с Эйнсли всю эту их затею, падет на меня – главное, что испортила.

– Ясно, сеструн, – говорит Дженайя.

Эйнсли тоже встает с кресла.

– Дамы, провожу вас к выходу.

Он обвивает рукой талию Дженайи, она прижимается к нему.

– А что ты пишешь? – Дарий пристраивается сзади, и все мы шагаем по длинному коридору.

– Слышал же. Эссе. – Делая вид, что его там нет, я иду вслед за Эйнсли и Дженайей.

– Ты ходишь в летнюю школу? – спрашивает Кэрри. Похоже, и она пошла с нами.

Они все явно хотят, чтобы я осталась поболтать. Но я даже не удостаиваю ее ответом на этот дурацкий вопрос.

– Ты уж ее прости, – шепчет у меня за спиной Дарий, когда мы подходим к лестнице.

– Можешь за свою девушку не извиняться, – отвечаю я, не оборачиваясь. Однако чувствую, что он всего в шаге у меня за спиной.

Дарий не отвечает, из чего я делаю вывод, что эта Кэрри действительно его девушка. Только уже спустившись вниз, по дороге к выходу я оборачиваюсь и смотрю на Дария. Взгляды наши встречаются. Я стремительно отворачиваюсь.

Я замечаю, что, когда Дженайя выходит, Эйнсли ласково берет ее за руку, потом отпускает. Дженайя улыбается, и вся эта сценка куском вареного батата ложится мне в желудок. Не могу я позволить, чтобы сестра оказалась там снова. Не могу позволить, чтобы это неведомое между ними укоренилось, проросло и расцвело в настоящую романтическую историю. Позволю – на все лето останусь без сестры.

Эйнсли мне что-то такое говорит, типа «до свидания, приходи еще», но я делаю вид, что не слышу, проскальзываю мимо него.

Мы еще и до крыльца не дошли, а Дженайя уже выпаливает с довольной улыбкой:

– Он меня в выходные позвал на свидание!

«Фиг ему обломится», – думаю я и, глядя на старшую сестру, старательно закатываю глаза.

– Вижу вас! – выпевает Мадрина: она сидит в кожаном кресле и протирает одеколоном незажженный семисвечник. Сладкий запах заполнил весь подвал. Крыша здания – место, где мы с Дженайей ловим редкие спокойные моменты, а подвал – пространство, где я погружаюсь в свои мысли и мечты рядом с Мадриной и ее заявлениями, что она умеет общаться с духами предков. С точки зрения Мадрины и ее клиентов, в этом подвале обитает Ошун, ориша любви и всего прекрасного. Для них это пространство волшебства, любви и чудес.

Я в этих духах и в «невидимых», как их называет Мадрина, не разбираюсь совсем. И это понятно. Мне ж их не видно . Но именно с помощью мудрости Мадрины мне удается распутывать тугие узлы своей жизни, так что я подыгрываю ей в ее ремесле и пытаюсь уверовать в этих духов.

– Бегает тут под дождем к дому соседских парней, – говорит мне Мадрина так, будто журит пятилетку, но я-то знаю, что она просто шутит.

– Я за Дженайей, – оправдываюсь я, вышагивая взад-вперед по подвалу. Узнав, что в выходные Дженайя собралась к Эйнсли на свидание, я явилась прямиком сюда, за советом.

Дым от сигар, шалфея и свеч создает мерцающие облачка по всей комнате. На столах – статуэтки святых, разноцветные свечи, черные куколки в нарядных платьицах, хрустальные вазочки с конфетами, флакончики с духами, все – в переливчатых желто-золотистых тонах. Когда подвал полностью украшен, он начинает напоминать гигантский торт, испеченный по случаю кинсеаньеры [14] В латиноамериканских странах праздник, посвященный совершеннолетию девушки в ее пятнадцатый день рождения. какой-нибудь девушки. Мадрина смеется. Шутка может быть удачной, или неудачной, или вовсе не шуткой, но Мадрина всегда смеется от души.

– Так вы обе были в этом доме? Bueno [15] Отлично ( исп .). . Вы зря времени не теряете.

– Мадрина! Не надо так. Я, наоборот, пытаюсь Дженайю туда не пустить. К Эйнсли.

– Да велика беда, mija ! Нравится ей этот парень. И все. А она, знаешь ли, уже большая девочка.

Я качаю головой.

– Они задаваки. Вот что плохо. Ты бы, Мадрина, видела их дом.

Я стою перед столиком, уставленным желтыми и золотыми штучками. Желтый – цвет Ошун. Помню, я спросила у Мадрины, когда она пыталась меня всему этому научить, почему цвет любви не розовый и не красный. А ты подумай про золотое солнце, сказала она. Это оно заставляет всех на свете влюбляться: океан целовать землю, землю приголубливать деревья, деревья нашептывать милые глупости нам в уши.