Вагиф Султанлы - Пепельная клетка (Рассказы)

– Знаешь, Сюсан, по мне, так мы никогда бы не расстались, но ты войди в мое положение. Я ведь не могу отказаться от всей родни из-за тебя…

Сюсан молчала, тихо складывая вещи в чемодан. Она уже не плакала, слезы пятнами высохли на щеках. Длинные волосы ее рассыпались по плечам, спине. Грудь вздымалась и опускалась, она не могла подавить всхлипы. Губы дрожали, как листочки мяты.

– Видишь ли, Сюсан, даже не знаю, как объяснить тебе, чем я-то виноват… Ты сама подумай хорошенько…

Ветер все усиливался. Одет он был легко, и потому теперь зуб на зуб не попадал. Издалека, со стороны морского вокзала, доносились отрывистые свистки отчаливающих пассажирских судов.

До полуночи оставалось немного. Поднявшись на ноги, он тяжело двинулся в обратный путь.

Вспомнилась мать, он чуть не плакал. Пообещал себе этот отпуск провести в селе и тотчас же почувствовал, что пообещал не от души, так что обещания того никогда не исполнит.

Тяжело стал подниматься по лестнице. Кто знает, в который раз за свою жизнь он то с надеждой, то безнадежно поднимается по этим ступеням. Ноги его не слушались, водка сделала свое дело. Он схватился за перила. Раз, два, три, четыре… Он стал считать ступеньки. Интересно, сколько их до пятого этажа? Почему до сих пор он не сосчитал их? И с чего вдруг это пришло ему в голову?

Сердце так стучало, будто сейчас выскочит из груди и распластается под ногами.

Одолев последние ступени, остановился. Он задыхался. Нажал кнопку звонка, изнутри послышалась приятная музыка. В первый год женитьбы он привез этот звонок из Москвы, Сюсан он очень нравился.

Подождал, никто не отозвался. Он всегда, позвонив, ждал, когда услышит приближающиеся шаги Сюсан, чтобы позвонить еще раз. Одновременно со словом «Иду» Сюсан распахивала дверь. Как только дверь открывалась, он обнимал ее здесь же, на пороге, целовал в лицо, губы, а потом, подняв на руки, как легкую тростинку, нес к дивану:

– Чем сегодня занималась?

– Ничем.

– Что приготовила поесть?

Она нарочно качала головой, то есть «ничего».

– Тогда съем тебя саму.

Сюсан:

– Не сможешь, – и выскользнув из его объятий, прижав руки к груди, как птица, на цыпочках, улетала в другую комнату. Он догонял ее, обнимал, путал волосы, рассыпая по лицу.

И целовал, целовал.

Позвонил еще раз. И снова послышалась приятная мелодия. И опять он терпеливо ждал. Но никто не отзывался изнутри. Он знал, что там никого нет, и звонил он впустую; знал, что хоть день и ночь стучи в эту дверь, никто не откроет. Знает, что дверь эта заперта по-иному. Не так она заперта, чтобы открыть ее было легко. И все же где-то в тайных, недостижимых глубинах сердца своего не мог он в это поверить.

Еще и еще раз нажал он кнопку звонка. Потом приложил ухо к замочной скважине. Только не услышал он ни звука, ни шороха. Больше ждать он не стал, начав колотить в дверь кулаком. Удары наносил как придется.

Крича, звал Сюсан:

– Открой дверь, Сюсан, открой, открой… Молю тебя, открой дверь, открой…

Ему казалось, что Сюсан спит, вот-вот проснется и сонная откроет дверь. Ничего не скажет, лишь выразительным взглядом проводит его от порога до вешалки. Потом взгляд ее смягчится. И взгляд этот скажет, ну, почему ты так поздно приходишь домой, бессовестный, разве я не человек… До каких пор я буду сторожить голые стены. До каких пор… А что потом скажут взгляды. Сюсан…

Постепенно руки его слабели, пьяное тело теряло выдержку, силы. А он все звал Сюсан, просил, умолял:

– Открой дверь, Сюсан, открой… Умоляю, Сюсан, открой дверь, открой…

Уставшие руки его онемели, ослабли, соскользнули с ручки двери, колени подкосились, и камнем рухнул он под дверь.

Это в самом деле не похоже было на сон, будто подпал он под странные, чудные чары. Куда ни поворачивал, натыкался на запертую дверь. Странным было то, что закрыты они были наглухо, и что ни делал он, открыть их не мог. Эти двери были ему знакомы, были родными, когда-то и где-то он открывал эти двери, только вспомнить не мог, когда и где. И видел он, что все двери мира, которые он знал, закрыты перед ним…

Когда он пришел в себя, до утра уже оставалось немного. Ледяной холод каменного пола разбудил его пьяное тело. Руки, ноги от холода одеревенели. Дрожащими руками он достал ключ, но дверь открыть не смог, рука не поднялась. Положил ключ обратно в карман. После такой ночи не найти ему дома покоя.

Осторожно стал спускаться по ступенькам. Голода он не чувствовал, но жажда сжигала его. Спустившись во двор, припал к железному крану и напился вволю ледяной воды.

Сел на тротуар во дворе. Снял с себя пиджак; он был весь измят и вывалян в пыли. На работу идти в таком виде было нельзя, непременно нужно было вычистить его. Водой оттер места, запачканные пылью и известкой, но на себя надевать не стал, это было невозможно, пиджак был мокрым.

Посмотрел на небо. Было время, стояли они с Сюсан здесь во дворе и часами любовались звездами. Небо и сейчас было звездным. Но холодно поблескивающие в вышине звезды, постепенно теряя свой свет, угасали.

Светало.

Перевод Надира Агасиева

«…Возьмите эти деньги, люди, купите мне буханку черного хлеба…», – слова, терзающие, рвущие на части все его существо, все самолюбие его, и куда бы ни шел он, куда бы ни направлялся, они попадали ему под ноги, как камни на дороге, он спотыкался о них и падал. Ужас этих слов, как неизбежное горе, как боль, осел у него внутри, и что бы ни делал он, от этого горя, от боли этой не было ему спасения.

Он сам себя не узнавал. Будто чужой, незнакомый человек смотрел на него из окна автобуса. Он изменился, начиная от волос до цвета глаз. Как будто видел себя в первый раз. Ему казалось, что и сердце, и мозг его пересадили в чье-то тело. Эти тело, голова, лицо – чье-то чужое. И в этом чужом теле сжималось сердце его и мозг. Он и не знал, что так далек и отчужден от самого себя. О том, что душа, характер постепенно меняются, он был наслышан, но осознать то, что неузнаваемо чужой может стать внешность, он никак не мог. И как ни старался, никак не мог убедить себя в этом. Ему казалось, что он понятия не имеет о том, что случилось. Он не мог поверить, что это ужасное событие зародилось и выросло в его мозгу. Потому как в памяти его ничего не было. Словно то, что произошло, было задумано кем-то другим. Он же просто, не задумываясь ни о сути происходящего, ни о последствиях, был бездумным исполнителем. В этом деле нет его вины. Абсолютно! А если так, кто же тогда виноват? Сможет ли он когда-нибудь покончить с потоком этих неясных вопросов? Как случилось, что однажды ему повстречалась старуха Ханымниса, что протянул он ей руку помощи, дал согласие поселиться у нее? То неудачное августовское утро, пять лет назад, когда все это началось – один из самых горестных дней его жизни – он помнил так, как будто это было вчера.