Вагиф Султанлы - Пепельная клетка (Рассказы)

… Чем же иным, как не подарком судьбы после всех тех событий, явилось то, что старуха Ханымниса перевела свою квартиру на его имя. И у него в городе будет теперь квартира, у него будет адрес. Может, и семья его, раскаявшись, вернется. Верно говорят, бедняку должно везти, иначе ему не прожить.

В селе он сказал лишь то, что получил квартиру, родственникам же, пожелавшим приехать, посмотреть ее, отказал, сославшись на ремонтные работы. Три-четыре месяца так называемого ремонта обратились в три-четыре года. Старуха же все не умирала. Со времени его переезда она не вставала с постели. Каждый день он готовит чай, еду, завтракает сам, приносит чай старухе, оставляет рядом с ней обед и уходит на работу.

Поначалу он все это проделывал с особой охотой, получал удовольствие, обслуживая старуху, наводя порядок в своем будущем доме. Но постепенно все это стало надоедать ему.

К этому ужасному решению он пришел как-то душным летним вечером, когда пил во дворе чай со студенческим другом своим Валехом. Наигравшись в тот вечер в нарды, сидя под инжировым деревом, они устали. И сидя в тени дерева, попивая чай, беседовали.

– Гадир, а Гадир! – донесся изнутри голос старухи.

Не поднимись он, она и сто раз на одном дыхании скажет: «Гадир». Он пришел в комнату. Она хотела чаю; он отнес и поставил перед нею пиалу с чаем.

Не успел присесть, как снова послышался ее зов:

– Гадир, а Гадир!

– Тьфу! – он выругал себя, – не хватало тебе, дураку, дома! И как я связался с этой старухой… Разве умрет она когда-нибудь? Один Аллах знает, сколько таких, как я, она вначале подмаслила, а потом, замучив, свела в могилу…

Валех смеялся.

– Тебе и этого мало. Думаешь, легко дом по-лучить.

Старуха в доме продолжала кричать.

– Пойди посмотри, что она хочет.

– Пусть хоть умрет, не пойду. Хоть криком изойдет.

– Имей совесть, сходи взгляни…

Ругаясь, он вошел в дом и молча встал в ногах кровати.

– Чего не откликаешься? – спросила старуха.

Он не отвечал, не было уже ни сил, ни терпения.

Сквозь землю готов он был провалиться, выходя из комнаты с тазом. «Какая твоя собака заблудилась в этом городе, скажи? Дом как дом стоит у тебя в селе, комнаты, двор – что площади, хоть на коне скачи. А ты прилип к лачуге старухи Ханымнисы, считаешь дни, когда она прикажет долго жить…»

Многие друзья его, знакомые знали, что у него есть дом. Но как дело обстоит в действительности, он им не рассказывал. Домой никого не приглашал, чтобы не спрашивали, кем приходится ему старуха. Как объяснить им, что все не так. Ему просто стыдно было это все обнародовать.

«Как случилось, что эта ужасная мысль пришла ему в голову. Ведь старуха ничего плохого ему не сделала, то и дело ласкала слух его добрыми словами в его адрес, обеспечила жильем в городе, где так трудно его добиться, убрала с его пути препятствие, которое он считал самым трудным, чтобы жить в городе по-людски. Как же мог он вместо благодарности согласиться на голодную смерть этого человека… Как позволила ему эт совесть его… что люди скажут… Даже если не узнают, как укрыться ему от себя, от совести своей…» Словно все то хорошее, душевное, что жило в нем с самого детства, вдруг исчезло. Что ни делал он, не вернуть было ему всего этого.

Ровно четыре года, как нет у него известий ни от жены, ни от детей, даже где живут они, он не знает. По ночам лица дочерей неотступно стоят у него перед глазами; он грызет себя изнутри, злясь на свое бессилие и отсутствие возможностей. Находит утешение лишь в фотографии, снятой в один из счастливейших дней жизни их семьи, которую постоянно носит с собой в нагрудном кармане пиджака.

Беспокоило его и то, что в последнее время ему часто снилась мать. Она являлась в виде столетней старухи. Будто не видел он, что мать до сей поры одна на своих плечах несет тяжкий груз дома, семьи. Теперь, ухаживая за старухой Ханымнисой в течение этих четырех лет, он осознал, что значит сыновний долг.

Постепенно ему надоел и дом этот, и двор. Сменялся день за днем, и терпение его иссякало, сил не было уже ждать ее смерти.

«… Сколько человек может мучиться, нуждаться?! Год, пять, пусть даже пятнадцать лет… Неужто всю жизнь он должен быть пленником нужды, о небеса? Ему тридцать два, один Аллах знает, сколько лет еще ждать ему смерти старухи. А после, не прожив пяти или десяти лет, ложись и умирай. Тьфу…»

Взяв отпуск, ничего не сказав старухе, он уехал в район, решив, будь что будет.

… Оставляя больную старуху одну дома, запирая дверь, отправляясь в село, он хорошо знал, чем кончится все это. Отчего же теперь вдруг мысли о смерти старухи так неожиданна для него. За тот месяц, что провел он в селе, не было ночи, чтобы старуха не приснилась ему, не лишила его покоя.

Всю дорогу думая о том, как он откроет дверь, войдет в дом, наткнется на разлагающийся зловонный труп ее на кровати или на полу, как под инжиром во дворе в вечерних сумерках будет в последний раз все обдумывать, он почти сходил с ума. И всякий раз ему казалось, что старуха, упав с кровати, подползла к двери, там и умерла. Смерть старухи именно так отпечаталась в его мозгу.

Он ждал до темноты, отчего-то не решился подойти к дому при свете дня.

… Улица перед домом по-прежнему кипела. Торопливо шли люди. Он двигался как во сне, как по воздуху, не касаясь земли.

Издалека увидев стоящую перед окном старуху, не поверил своим глазам. Как и в первый раз, когда он ее увидел, зажав в руке медные деньги, она умоляла прохожих:

– Возьмите эти деньги, люди, купите мне хлеба, черного, буханку…

Перевод Надира Агасиева

В темноте комнаты слышалось лишь жужжание мух, она окончательно проснулась. И слыша это жужжание, ей, тем не менее, казалось, что она не слышит ничего, что вокруг непременнейшая тишина, потому как темнота предполагает, что приоткрылась дверь, кто-то вошел в комнату, и она увидела хлынувший в темноту холодный поток света. По земляному полу заходил мокрый веник. Комнату подмели, мусор высыпали в печь, и тень как появилась, так и пропала.

Ее никак не отпускал позавчерашний сон. Снилось ей, что муж, совершенно голый, лежит в мягком, как вата, снегу и зовет ее к себе:

– Ты тоже снимай одежду, – говорит он, – и ложись, здесь прохладно, а от тамошней духоты дыхание перехватывает.

Стуча зубами от холода, она переминается с ноги на ногу.

– Раздевайся же, – настаивает он, – ложись рядом, в прохладе, ведь солнце изжарило тебя вконец.

Пальцами-гвоздями муж хватает ее за запястья, и что она ни делает, как ни сидится, не может вырваться из его рук.

– Пусти, – просила она, – ну, отпусти мои руки, я пойду принесу тебе теплую одежду, холодно ведь…

– Ты не придешь, – говорил он, – знаю я, если уйдешь, не вернешься, я хорошо тебя знаю.