Наоми Исигуро - Пути отхода

Алфи понимал – это нехорошо. Он очень молод, ему не время умирать. Как в той истории, где все сложилось бы по-другому, и Алфи стал бы раковым ребенком, и ему пришлось бы цепляться за жизнь столько, сколько нужно, чтобы повзрослеть, применить магические способности и спастись. То же самое здесь, сейчас. Пусть небо выглядит грозным, сколько хочет, и окружает Алфи со всех сторон; пусть его тело, сколько хочет, чувствует тошноту, холод и удары волн, но он должен держаться. Должен бороться столько, сколько нужно, чтобы волшебник спас Алфи и вручил ему его судьбу, провел в следующий этап жизни… Ох, в груди больно, словами не передать, до чего больно, и…

«В конце все танцуют».

…и можно ведь немного расслабиться, правда? Перестать сражаться с болью. Долго еще ждать? Скоро ли мужчина со стены заберет Алфи? Его онемевшие руки совсем ослабли, а сильные волны – куда сильнее мальчика, которому еще-далеко-не-одиннадцать лет; и как ему в голову пришло, будто он способен им противостоять? – волны беспощадно подхватывали Алфи и швыряли, вперед и назад, вверх и вниз. Приключения часто предполагают тяжелые испытания, он знал, но это перебор. Где же волшебник? Разве не пора ему появиться? Не то скоро будет поздно.

Отчаянное желание посмотреть, далеко ли мужчина и сколько еще ждать, заставило Алфи из последних сил напрячь оцепенелые суставы и поднять голову над волнами. Сначала он увидел лишь темноту, море и небо, бесконечные, со всех сторон. Алфи немного запаниковал. Потом пришел в себя и начал сопротивляться течению, развернулся в воде и наконец разглядел белые утесы, и волнолом, и… и там находился мужчина. Волшебник. До сих пор на стене. Не сыпал заклинаниями, не кричал, даже не махал, как раньше, а просто стоял на коленях на бетонном краю волнолома. Уже без своего одеяния, подметил Алфи. Голая кожа на согнутой спине казалась в лунном свете очень бледной. Никогда в жизни Алфи не встречал человека, настолько не похожего на волшебника: он сидел сгорбившись, один в темноте, обхватив голову руками; плечи его тряслись, кажется, от рыданий.

Что оставалось делать? Что оставалось делать, когда происходило немыслимое? Когда долгожданный спаситель выглядел таким беспомощным? Ни капельки не чудесным, не чудесней любого другого, даже мясисторукого Уоллеса, не сильней ребенка.

«В конце все танцуют».

Звезды тоже танцуют, немножко, если наблюдать за ними из моря, которое крутит и швыряет тебя в разные стороны. «Какой еще, к черту, волшебник», – возмутился мужчина. Значит, это не было ни уловкой, ни шуткой. Он говорил правду, и, возможно, на самом деле Алфи бежал от нее, а вовсе не от мамы. Бедная мама. Что она скажет? Ей будет досадно и неприятно. И грустно. Маме будет очень, очень грустно…

«…все танцуют».

…мама, она сидела на одеяле, ела лимонный сорбет и изо всех сил старалась получать удовольствие от пляжа, ради Алфи, хотя он знал, отлично знал – мама предпочитала бы лежать дома на диване перед телевизором, с кружечкой чая, а не плавиться от солнца на песке и изображать радостную курортницу. Мама, от которой Алфи убежал без объяснений, убежал в уверенности, что у него будет возможность вернуться. Просто мама. Его мама.

В теле вдруг откуда-то появились силы, Алфи зашлепал ногами, замахал руками и поплыл – пустился в долгий неведомый путь назад к волнолому, где по-прежнему рыдала в лунном свете бледная фигура.

Я заметил, что все чаще начал переводить разговоры на мебель. Обсуждать и планировать обстановку нового дома получалось легко у нас обоих, а раз теперь мы проводили вместе гораздо больше времени, то важно было накапливать общие темы для непринужденных бесед. Вероятно, именно эти долгие обсуждения меблировки и побудили меня одним майским утром, во вторник, предложить поездку в приморский городок на аукцион подержанных предметов домашнего обихода.

Я представлял, как мы, молодожены, посетим еще немало подобных мероприятий, и не ожидал от этого конкретного аукциона особых результатов. Хотя, пожалуй, рассчитывал уехать домой с новым диваном; по вечерам мы могли бы удобно устраиваться на нем в гостиной, а не сидеть до самого отхода ко сну на обеденных стульях с прямой спинкой, друг напротив друга. Впрочем, если нужный диван на данном аукционе не найдется, полагал я, то ничего страшного. Времени на поиски у нас предостаточно.

Перед нами выставили несколько заурядных декоративных рисунков и картинных рам, мы с женой не отважились сделать ни одной ставки. Затем помощник аукциониста выкатил серебристый сервировочный столик, на котором покачивался медведь. Разумеется, не настоящий медведь, наводящий ужас на скромное население английского городка. И даже не чучело медведя. Я не решаюсь использовать эпитет «плюшевый» лишь по одной причине: он, конечно, метко опишет и глазки-пуговки, и меховую шубу, и чересчур маленький вышитый рот, но введет в заблуждение насчет размеров медведя, весьма и весьма солидных. Он был большой, почти как я. Не в смысле роста, нет, однако недостаток высоты компенсировался объемами. Если бы, к примеру, меня разрубили пополам в талии и поставили куски рядышком, то вы бы получили некоторое представление о габаритах медведя.

Я чуть не расхохотался, когда при виде этого нелепого создания толпа притихла. Выглядело абсурдно – такой медведь в таком месте; идеальная комедийная сцена. Наверное, аукционист срежиссировал ее ради шутки. Тем не менее никто в зале не разделял моего веселья. Даже жена, с которой у нас до сих пор было совершенно одинаковое чувство юмора. Мы столько смеялись перед свадьбой, в те хмельные безумные дни!

Я счел себя обязанным подавить улыбку. Люди вокруг – включая аукциониста и мою жену – в полной тишине смотрели на медведя; выражения на лицах варьировались от нетерпения до откровенной скуки.

– Один медведь, – объявил аукционист. – Мягкий, с наполнителем, состояние удовлетворительное. Легкая потертость на правом плече, немного обтрепанный шов на правой лапе. Продается за пятнадцать фунтов.

Я оглянулся на зал. Интересно, кто из жителей городка додумается сделать ставку на плюшевое чудище? Впрочем, лица вокруг выражали безразличие.

– Нет желающих? Ни одного? Никто не даст пятнадцати фунтов за роскошного медведя? – Голос аукциониста эхом отскакивал от стен. – Тогда двенадцать фунтов. Двенадцать фунтов. Гигантский игрушечный медведь, продается за двенадцать фунтов.

Наверняка какой-нибудь бедняга откликнется на новую стартовую цену. Очень уж неловко смотреть на выставленное перед нами создание, которое обмякло на столике, свесило тяжелую голову и растопырило лапы. Должен же кто-то сломаться?

Я уловил движение на соседнем стуле – жена подняла руку.