Анн-Хелен Лаэстадиус - Десять минут второго

Originally published under the title Tio över ett

© Ann-Helén Laestadius 2016

Published by agreement with Hedlund Agency.

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2020

Мы переезжаем.

Нам совсем этого не хочется.

Но выбора нет.

Иначе мы умрем. Провалимся в дыру. И она нас поглотит – черная, как грех, огромная, как кратер вулкана. Мы закончим свои дни в аду. Сколько я себя помню, папа всегда называл шахту адом. Смертью мы расплатимся за новую «ауди». И за поездку в Турцию. У папы круглый год синяки под глазами. Они исчезают, только когда мы ездим в Турцию.

Но теперь нас ждет переезд, иначе мы умрем.

Юлия называет меня drama queen [1] Здесь: паникершей ( англ .). – Здесь и далее примеч. ред. . Она говорит, нашей жизни ничто не угрожает. Потому что всюду установлены сейсмодатчики и, если что-то случится, они нас разбудят. Только Юлия может выговорить: «сейсмодатчики». А я не доверяю этим ржавым штуковинам.

В один прекрасный день всё рухнет, так что мы не успеем переехать и погибнем. Но мне некогда умирать. Мне нужно замутить с Альбином. Когда-нибудь. Во всяком случае, пока в школу не придут новые ученики. Ведь потом будет слишком поздно: в школе появятся новые девчонки, которые играют в гандбол. Хотя неизвестно, что лучше. Встречаться с Альбином и пережить несколько счастливых месяцев, пока он не влюбится в гандболистку и не бросит меня, или никогда не встречаться с ним и больше не пытаться себя истязать. Юлия рассказывала, что девчонки из Стокгольма в таких случаях хватаются за бритву. Разве это лучше? Не хочу переезжать. Неужели это мои слова?

– Майя, убери телефон. Хватит снимать себя на видео.

– Когда мы умрем, возможно, только эта запись и останется. И когда нас станут искать в дыре от провала грунта, там не окажется живых, которые смогут рассказать об этом событии. Но найдут мой телефон со всеми записями. И кто-нибудь напишет обо мне книгу и снимет по ней фильм. Я даже знаю, кто сыграет главную роль.

– Никто. Никакой главной роли. Мы не погибнем. Сколько раз можно повторять?

Мама освобождает прижатое дверцей духовки кухонное полотенце. Она почти не смотрит на меня. Она хочет, чтобы у нее был нормальный ребенок. Дочь, которая не беспокоится по любому поводу. Не снимает на мобильный свои последние послания. Но ее дочь – я. Внешне мы очень похожи, но в остальном – ни капельки.

– Ты пугаешь сестру своей болтовней о смерти. Я не шучу. Хватит!

Молли. Да, наши имена начинаются на одну букву. Никогда не выберу своим детям имена, которые начинаются на одну букву. Молли восемь лет. Она моя копия, а я – копия мамы. Папины гены нам не передались. Он еще надеется, что у него родится сын. Сын, которого будет интересовать его снегоход. Мне нравятся снегоходы, но это не то. Меня совсем не интересуют их марки. Папа расстраивается, когда никто из нас не может назвать модель его снегохода. На снегоходе только он ездит, а мы нет. Он мягко подпрыгивает на своем «нилапулкане», бороздя снежные просторы. Папа никогда не гоняет сломя голову, когда возит нас. Но если едет один, то мчит быстро. Тихонько трогается с площадки перед нашим загородным домом неподалеку от Юносуандо, а потом я слышу, как он газует, уже приближаясь к Кангосу. Вот сумасшедший! Когда он возвращается, мама и сестра так и сияют от счастья. Все обнимаются. На кухне пахнет бензином. Никогда не понимала, чего она так радуется, что у папы красные щеки и его одежда воняет.

Грустно, что папа думает, будто ему нужен сын, которого будет интересовать снегоход. Только представьте, если бы у них родился сын, его назвали бы Мелькером или Мартином, а он оказался бы совсем не таким, как хотел папа. Ненавидел бы снегоходы и только и делал, что играл в компьютерные игры. Что тогда? Папа был бы несчастлив? Подрядился бы на дополнительную смену в шахте? Надеюсь, у нас никогда не будет брата.

– О чём ты думаешь?

Я мягко улыбаюсь. Мне кажется, в этот момент я выгляжу доброй. Не слишком задумчивой. Почти нормальной.

– О папе.

– Почему ты думаешь о нем?

– У него скоро день рождения. Я знаю, что ему подарить.

Мама проделывает в кексах дырочки. Она на секунду замирает и пытается улыбнуться в ответ, но у нее не получается, и вместо этого она только моргает.

– Хорошо.

Светятся огни шахты. Они тянутся ровными рядами, один за другим. На самом верху башни мигает огонек. Я живу в Кируне. В коммуне, когда-то самой крупной в мире. Теперь город будут переселять, потому что шахта под ним всё разрастается. Но это вранье. Никто не переезжает. Горнорудная компания LKAB и коммуна планируют снести несколько жилых кварталов и построить новые. Если успеют, прежде чем всё провалится под землю.

Юлию видно издалека. На ее одежде повсюду прицеплены светоотражатели. Каждый раз, когда мимо проезжает какой-нибудь автомобиль, они бликуют в свете фар. Я вдыхаю морозный воздух, выдыхаю, и он превращается в пар. На улице почти минус двадцать, и я вся окоченела, дожидаясь Юлию, потому что она опаздывает. Но я не обижаюсь на Юлию. Знаю, что она стесняется светоотражателей. Это ее мама заставляет их носить.

Мы встречаемся в начале улицы Бромсгатан и идем мимо старого трехцветного деревянного жилого дома, который называют Иерусалимом. Мама рассказывала, что раньше этот дом был общежитием. В жилых кварталах стоял страшный грохот, и его сравнивали с грохотом во время разрушения Иерусалима. Я была уверена, что в этом доме живут привидения.

Как только мы заходим за угол, где нас не видно, Юлия снимает светоотражатели. Не говоря ни слова. Она убирает их в сумку, и мы идем на автобусную остановку. В воздухе кружатся мелкие снежинки. Они падают мне на лицо и превращаются в холодные капли. Волосы я спрятала под шапку. Вредно ходить с мокрыми волосами. Я слышала, будто влажные волосы могут обледенеть и поломаться. А я очень долго отращивала их, и теперь они доходят до плеч.

– Сегодня я записала новое видео, – говорю я.

– Опять про смерть?

– Ты не слышала сегодня ночью ничего похожего на взрывы?

– Нет, ничего не слышала.

– Ты уже спала в десять минут второго?

Юлия чихает, так что снежинки разлетаются в разные стороны. Мне от этого немного неприятно. Юлия недовольно вытирает варежкой нос.

– А ты?

– Нет. Должен же кто-то быть наготове. Чтобы попытаться спасти свою семью. Всю Кируну.

Юлия не отвечает и ускоряет шаг. Я этого не понимаю. Она усмехается и говорит, что я несу чушь. «Нести чушь» – любимое выражение ее бабушки. Как и выражение «ляськи-масяськи». Она умерла, и я знаю, что Юлия по ней очень скучает. Моя бабушка не такая. Она политик и состоит в совете коммуны, представляет интересы социал-демократов. И начала заниматься этим очень давно, мама тогда была еще маленькой. Думаю, поэтому мама так ненавидит политику и голосует на выборах в парламент за Умеренную коалиционную партию назло бабушке, но ей об этом не говорит. Только злорадно посмеивается в день выборов.