Мирза Мухаммат - Звездное поле = Йолдызлы басу

Амбары до краёв набьёт
И сыто зиму проведёт;
Трудился праведно народ,
Не ведал голода весь год.

Когда, кто проклял, где?
Кто ниспослал беду?
Резня, война идёт,
Пожары, как в аду.

И белые прошли,
И красны знамёна;
Итог – разруха на
Одной шестой Земли.

То засуха, то на-
воднение, потоп…
Кто это всё наслал,
И главное – за что?

Мой дед, как пехлеван 5 5 Пехлеван – богатырь. , силён,
Но разорили и его,
Оставили без ничего.
Такому я не удивлён.

В Сибирь, в тайгу отцов ссылали,
А сироты в полях пахали.
Без объяснений отбирали
Зерно, и люди голодали.

Свергали с радостью зачем-то
И минареты у мечетей,
И маковки с крестом церквей,
Забыв преемственность кровей.

Жестокая была борьба,
С верхушкой билась голытьба,
За жизнь боролись что есть силы,
Итог – сироты да могилы.

Стал белый свет похож на ад,
Забыта вера, Иблис рад,
Растут безбожников ряды…
Как ужаснулись бы деды!

Какие битвы впереди?
Прости меня, Аллах, прости!
Меня и весь честной народ –
К тебе иду, и он придёт!..

Тридцатый год. Июнь у двора.
Звенит набат над центром села.
Настала сенокоса пора.
А тут собранье, – ну и дела!

На площадь, где мечеть и Совет,
Народ спешит, как войско на сбор.
На острых косах блещет рассвет,
Из вил и грабель частый забор.

В колонны встали сотни подвод.
В глазах людей тревожный вопрос:
«Зачем опять собрали народ
На митинг? Эх, пропал сенокос!»

И так всё время в пору работ
Людей морочит сельский актив,
Как будто нет важнее забот,
Чем языком хлестать коллектив.

Поддужный звон заполнил майдан,
Всё громче ропот, сердится сход:
«Какой указ сейчас будет дан?
Вновь на врагов объявят поход?»

Ребятки перед входом в Совет
Стоят, как перед схваткой в куреш 6 6 Куреш – национальная борьба. ,
Кричат: «Спокойно!» людям в ответ,
И тут открылись двери, как брешь.

«Товарищи! – хлестнуло майдан, –
Приехал к нам товарищ Малов!» –
Срывает голос свой Газиззян,
Вожак у комсомольцев-орлов.

Малов у нас уже побывал
(Разливом Шабезсу занесло),
Недаром помнят все: стар и мал,
Как разорил он наше село.

Забрали всё: коров, лошадей,
Телеги, сани, землю, зерно.
В один колхоз согнали людей,
Крестьян-трудяг пустили на дно.

Всех, кто покрепче, – на Соловки…
В избе Мингаза сел комсомол,
Ячейка здесь теперь, мужики…
«Сельпролетарцы» – новый помол.

В активе – Абузар, Марфуга,
А секретарь у них – Газиззян.
Шумит ячейка, словно пурга, –
Побольше б раскулачить селян!

У коновязи ржёт жеребец,
Малов на нём в деревню примчал,
Намотан недоуздка конец
На почерневший конский причал.

«Смотрите! Это сам Турайгыр!
Конь Мингаз-бая дом узнаёт!»
И ржаньем лошадиный батыр
Хозяина тоскливо зовёт.

Но дом не свой: он умер давно,
И флаг, как красный саван, на нём.
Знать, Турайгыру вновь суждено
Служить чужому ночью и днём.

И тут заголосил Газиззян:
«То-ва-ри-щи-и-и!!!» Застыло село…
Но был у недоуздка изъян,
Он лопнул, и коня понесло!

Скакал он по деревне отцов,
По милой, по родной стороне,
А следом – ржанье ста жеребцов
Неслось, как в родовом табуне.

Взлетел он птицей под облака,
Перескочил подводы легко,
Помчал любимый конь кулака,
Но улететь не смог далеко.

Взрезая воздух, пули свистят,
Двойной удар несут удальцу,
В момент полжизни конской скостят
За то, что не привязан к крыльцу.

Толчок, – и содрогнулась земля,
Ещё толчок, – и мир помертвел,
Взметнулись, завертелись поля,
И конь, споткнувшись, тихо осел.

А на крыльце судили муллу
И муэдзина всем напоказ,
На них безбожно лили хулу
(Таков «отца народов» наказ).

Тут первой говорит Марфуга,
Наган свой поправляя рывком:
«Десятка – малый срок для врага,
Об этом мы доложим в райком,

Давно пора свалить минарет,
Позорит он наш красный Курмаш,
Всем видом унижая Совет,
И полумесяц – символ не наш!

Мы все хотим по-новому жить!
Но, чтоб гордилась нами страна,
Религию пора подрубить:
Она, как пережиток, вредна!»

Взял слово активист Абузар:
«Согласен!» – рявкнул, как отрубил.
А Газиззян продолжил базар, –
Митинговать он очень любил.

Доволен всем товарищ Малов,
Его в пример поставит райцентр:
Муллу забрали без лишних слов,
Подняв по атеизму процент.

К мечети мчит лихой комсомол.
Топор, аркан – и пал минарет,
И вот на крыше голой, как стол,
Дыры печать, – исполнен декрет.

Не прячет слёзы старый мулла,
В крестьянских глотках каменный ком,
Важнее всех покосов дела,
Которые спускает райком.

В траве застыл лихой Турайгыр,
Клюют вороны очи коня.
Вступает перевёрнутый мир
На новый путь, безбожьем звеня.

А Шабезсу опять разлилась…

У нас Сабантуй был всегда,
Но звался он раньше «джиен».
Не тянется вечно страда,
Ей праздник приходит взамен.

В село собиралась родня
Из ближних и дальних округ,
И радостней этого дня,
Наверно, не вспомнится, друг!

Везде: в Ямалы, в Суыксу
Майдан расцветал каждый год,
Не прятал нарядов красу
В тот день деревенский народ.

За тысячи вёрст земляки
Съезжались в родное село.
Пусть были пути нелегки,
Домой, как на крыльях, несло.

Краюха с парным молоком
Им грезилась в дальней ночи.
Что пять километров пешком,
Коль радостно сердце стучит?

Не скроешь в деревне никак:
Кто был на джиене, кто нет,
Быть может, всё это пустяк,
Но будет судить целый свет.

«Что, денежек сын пожалел,
Иль ты пригласить позабыл?
Боишься, чтоб он не объел,
Иль дом ему отчий не мил?

К тебе не приехала дочь?
Забыла своих стариков?», –
Село посудачить не прочь:
Язык без костей и оков.

Всё верно. Недаром народ
Придумал когда-то джиен,
Чтоб люди, хотя бы раз в год,
Касались отеческих стен.