Мирза Мухаммат - Звездное поле = Йолдызлы басу

…Ты молча, тихо мне в глаза смотрела.
И я увидел –
на твоих губах
Как бы улыбка так несмело
Струится…
И опять печаль в глазах.

Вот облака осенние поплыли
По сумрачному небу тяжело.
И за ночь ещё больше избраздили
Морщины твоё чистое чело.

Ко мне ты тихо руки протянула,
Коснулась моего лица слегка.
Ах, как от рук волнующе пахнуло
Вновь запахом парного молока!

Хочу прижать к лицу я руки эти
И плакать, Мама милая моя.
Но нет, родная, ни за что на свете
Не предадимся грусти – ты и я:

Нам нынче светлый праздник уготован –
День, день рожденья дочери твоей.
Ах, Мама, дай свои мне руки снова:
Сочтём твоих – по пальцам – сыновей.

Большой твой палец – старший сын…
Лаская,
И пестуя, и нежа так его,
Была сама ты юная такая,
Вертясь в жилище, как веретено.

А палец указательный твой – мальчик,
Хоть дочку ждали домочадцы все.
Ты нежно называла его «зайчик».
Как он взрастал, цветя, во всей красе!

И средний палец – сын. А вы с надеждой
Так ожидали девочку опять!
Росли в семье три сына. Но, как прежде,
Вы девочку не уставали ждать.

И палец безымянный –
упованье
Твоё на дочь. В мечтах цвела она.
Но вновь родился мальчик – весь сиянье,
Как в небе полноликая луна.

Да, с четырёх сторон четыре сына.
Нужны четыре языка, о Мать! –
Четыре песни, ярких и красивых,
Чтоб свет души твоей им передать.

Мизинец малый…
Середина лета.
В ночи луны горящей торжество.
И в час томительный перед рассветом
Родилась дочь – святое существо.

И слёзы на глаза твои наплыли –
Ведь этот миг ты тридцать лет ждала.
Лучи рассвета землю освятили,
И ты младенцу грудь свою дала.

Тебе Господь воздал всё ж –
за уменье
Без ропота, покорно, кротко ждать.
Хотя и рок твоё долготерпенье
Не раз, не раз пытался испытать.

А в жизни сей тебя, о Мать, встречали
Война, сиротство, боль глухих обид.
Не предавайся, милая, печали! –
Так не к лицу тебе печальный вид.

Была война. Мела метель широко,
Трещал мороз – аж стыла в жилах кровь.
Село осталось без мужчин до срока,
И что ни дом в селе – то вдовий кров.

И детвора голодная ходила
Из дома в дом, прося углей…
Взгляни
На этих бесенят.
Ты разве в силах
Сказать, что безотцовщина они?!

Всю зиму окна холодели, стыли,
И сельский люд теснился по печам,
Выделывая шкуры, шили, шили
Одежду – всё для фронта – по ночам.

Во мгле селенье волки окружали
И рвали живность. Разве передать,
Как волки «свадьбу красную» играли?!
О том потомкам надо рассказать!

Луна, мерцая, души собирает.
Её глаза теперь мутны слегка.
Она – мала. Она напоминает
Так узелок, свалившийся с воза.

Её лучи, дрожащие, как нити,
Переплелись между собой во мгле.
Ах, Мама, после роковых событий
Вновь узнаёшь ли сына на земле?

Нить, что твоею скручена рукою,
Как путь до самых дальних звёзд, длинна,
Мы все туда уйдём, ища покоя,
И души наши соберёт Луна.

Ты, Мама, вновь задумалась глубоко
О времени ль, когда чиста, юна,
Цвела ты, длиннокоса, синеока,
В накосниках сидела у окна?

Касим-бабай сказал тебе, вручая
Для сына люльку: «Да растёт твой сын!»…
Срок обрезанья… Деточка родная,
Из сыновей не плакал ты один.

– Пух тополей завеял палисадник…
А в день, как первый день кружил в окне,
Приехал к нам отец твой – светлый всадник…
И он теперь далече – на Луне.
– Мама?!

– Отец твой, сын, был соколом удалым.
В свой срок война закончилась –
и вот
В село вернулся, где коней не стало,
Но стало много так калек, сирот.

Отец твой, сын, – тебе об этом знать бы! –
Других сельчан задорней, веселей,
Плясал, безногий, удивляя свадьбы,
Протезами стуча, без костылей.

Ах, в нём жила, жила душа солдата!
И если становилось вдруг невмочь –
Душа была вольна, была крылата –
И с ней, живой, всё смог он превозмочь.

Сейчас всё это стало сном далёким.
Жизнь пролетела, пронеслась стрелой.
Я удержусь ли на пути нелёгком?..
А он всё снится, снится мне, родной.
– Мама!..

Одиннадцать детей – в чужих краях.
И если кто-то очень занедужит,
Моя душа томится, так и тужит,
И ваше горе – у меня в глазах.

Пусть далеко-далёко вы уже,
Пускай один из вас теперь в могиле –
Нет, никого я позабыть не в силе:
Вы живы, живы все в моей душе.

Не испугавшись, что мороз – трескучий,
Из той деревни дорогой – Курмаш –
Пришёл меня проведать ты, соскучась, –
Такый, братишка милый наш.

Тебе навстречу рук не протянула
И чай на стол сама не подала.
Ресницами я только лишь взмахнула –
Мол, вот такие у меня дела.

Такый, родной! О, как меня ты понял!
В свои взяв руки тонкие мои:
– Бог милостив, – сказал и очи поднял
Ты к небу. – Свой удел мы не кляли.

– Брат, девочкой утратила отца я.
Остался он за тридевять земель,
Нас в путь житейский не благословляя,
В краю далёком, где шумит метель.

Мы были беззащитны и гонимы,
Узнали, что такое неуют.
Но твой отец – и дядя мой любимый –
Сиротам дал в дому своём приют.

Совсем подросток хрупкий – твоя мама
Была к нам милосердна и добра.
Ах, душ сиротских выжило так мало:
Как ночь, стояла чёрная пора.

Глухие разговоры, пересуды,
Что дядя приютил детей врагов.
В нём столько милосердия откуда?
Ведь на такое лишь святой готов.

Ты так похож на дядю, брат мой милый:
Ты терпелив, с неправдой не знаком.
И у тебя, о брат, хватило силы
Из Курмаша прийти ко мне пешком.

Ресница каждая заиндевела,
И медь волос до срока побелела.

К моим губам ты хладно прикоснулся
Из мест родимых влагой ключевой –
В душе моей как бы родник проснулся…
Как ты похож на дядю, братец мой!

…У нас в округе родники иссякли,
Здесь воду из бетонной пьют трубы.
Но жив родник наш, братец мой, не так ли? –
Струя в большой реке моей судьбы.
Как там Курмаш?
Как сверстники все? Живы?
Ты говоришь, скончалась Марфуга?
Ну, где её наган? Где все порывы,
Когда шла на народ, как на врага?