Тамара Земляная - Дом, в котором нет никаких подвалов

Он открыл дверь, шагнул вперед – лестница пропала. Ланс оказался в церкви – вернее, в подвале, который переоборудовали под церковь. Сначала ему показалось, что подвал пуст, но вдруг начали появляться люди.

Длинные ряды скамеек были заполнены людьми, а чуть впереди, на возвышении, стояли и держались за руки Тевас и Летти. На нем был фрак, на ней – золотое платье. Ее волосы были уложены в замысловатую прическу, которая венчалась фатой, уже откинутой с лица.

Наверху, на клиросе, ровным рядом стояли Гостьи – все они были маленькими, белыми, с темными волосами. Каждая была пронзительно похожа на Летти: словно ее портрет по одному лишь словесному описанию рисовали разные художники. У каждой Гостьи было перерезано горло, и кровь – необычайно алая, как будто только что пролитая – застыла на шее. Они пели – этими перерезанными горлами, этими сорванными голосами.

– Ну наконец-то! – радостно воскликнула Летти, сбежала с возвышения, схватила его за руки, как в детстве, и поволокла за собой.

Тевас сказал:

– А, вот и ты, славно! Мы уже заждались!

– Все ли готово к свадьбе? – спросила Летти, с восторгом глядя на отца.

– Все готово, ангел мой, – сказал отец, и наклонился к ней, коснулся ее белых губ своими покореженными губами. Она отстранилась и сказала игриво, притворно-грозно:

– Погоди!

– Верно… Надо попросить благословения, – сказал отец.

Он подошел к женщине, укрытой одеялом. Она была неподвижна, и Ланс задался вопросом – как же дышит она сквозь плотную ткань. Отец откинул одеяло, и оказалось, что женщина давно умерла: платье было натянуто на скелет. Кое-где еще осталась кожа и плоть, а нижняя челюсть отвисла так, что казалось, что женщина кричит изо всех сил. Пальцы ее были узнизаны кольцами, и с шеи свисало, путаясь в ребрах, серебряное ожерелье. Платье на ней было золотое, точно такое же, как на Летти.

Тевас улыбнулся ей и сказал:

– Ты благословляешь нас, жена?

Тишина была ему ответом. Тогда Тевас оглянулся на гостей, и спросил:

– Она сказала «да», все слышали?

Гул одобрения поднялся среди приглашенных, кто-то выкрикивал истерично, что иначе и не могло быть, кто-то объяснял – подробно, занудно, с экскурсами в историю – что женится отцу на дочери – это самый лучший, самый выгодный брак. Ланс оглянулся затравленно, и, словно в ответ на его несогласие, хор Гостий запел с вершины:

– Слава тебе, бог Гименей, ты, что обручаешь невесту с женихом…

– Ты не можешь жениться на ней! – крикнул отцу Ланс.

– Почему же нет? – с удивленными интонациями Крейга, переспросил Тевас, – Не за тебя же ей выходить! Покажи свои синяки, Летти!

Она оттянула рукава, обнажила руки – они были сплошь покрыты черными синяками, так, что и просвета не оставалось.

– Все равно ты не можешь жениться на ней, потому что она твоя…

– Ты принес нам свадебный подарок? – вдруг перебила его Летти, и голос у нее был доверчивый, радостный, как у ребенка.

Ланс замешкался, ему вдруг стало очень стыдно, что он забыл о подарке, нельзя приходить на свадьбу нежеланным, незваным, с пустыми руками. Он похлопал себя по карманам, но там было пусто, и он не знал, куда деваться от неловкости.

Летти словно все поняла и сказала нежно:

– Это ничего, что ты забыл. Мы все равно тебе рады.

Отец вдруг достал из кармана золотой пояс, опоясался им поверх фрака, и требовательно спросил у Летти:

– Я красив?

– Ты – самый красивый мужчина на свете, – с придыханием сказала Летти. Она казалась по-настоящему влюбленной, счастливой, словно говорила отцу: возлюбленный мой! Было пусто мое сердце, но я принесу тебе любовь и верность, были пусты мои руки, но я принесу тебе ягод в ладонях, было пусто мое чрево, но я принесу тебе младенца в подоле.

Ланс закашлялся.

Летти подошла к нему, улыбаясь зовуще и нежно, встала между ним и отцом. Постояла, лукаво глядя на него, и вдруг оттянула вниз золотой корсет, обнажая высокую, девичью, белую грудь. Он вдруг четко понял, что она девственна, что ни один мужчина не касался еще ее груди, и ему страстно захотелось быть первым, опередив отца.

Летти улыбалась ему, словно приглашая потрогать, гости смотрели приветливо, и с анфилады, где стоял хор Гостий, доносились подбадривающие возгласы, больше похожие на шипение.

– Давай, не бойся…

– Она ведь этого сама хочет, неважно, что она говорит…

– Ведь она хочет, ей понравится, если ты не спросишь разрешения… Она любит смелых…

– Докажи, что ты мужчина…

Ланс протянул вперед дрожащую руку, но не коснулся. Выражение лица Летти вдруг стало растерянным, испуганным, но она продолжала пытаться улыбаться, только улыбка у нее выходила кривой и жалкой.

Ланс отдернул руку, отступил на шаг, закрыл лицо ладонью – почему-то все, все происходящее вокруг, вдруг сделалось для него совершенно невыносимым. Ему хотелось сделать что-то глупое, бессмысленное, разрезать ножом наступившую тишину, разорвать этот порочный круг, а больше всего – бежать. Он затравленно оглянулся через плечо, но дверь, в которую он вошел, казалось, пропала. Взгляд его скользнул по черной стене, и он увидел маленький квадратик света высоко наверху, почти на потолке. Ланс вдруг дико разозлился, словно ему показали и сказали: есть выход. Рай, вот он, близко, только рукой подать. Он возможен. Он светит и греет, там, за вратами – вечный август, и яблони, и дом, в котором нет ни одного спуска вниз. Он сияет и манит – но не тебе. Ты недостоин. Тебе – не добраться.

Отец вдруг сказал:

– Не бойся, в подвале очень даже хорошо можно жить. Зачем стремиться наружу? Тут тихо, уютно, темно, как в утробе. Я поставлю тебе соломенный тюфяк в качестве постели, дам тебе книжку про благородного рыцаря Ланселота Озерного и горстку сосательных конфет.

Летти наклонила прелестную головку – корсет ее снова был строго заправлен – и вдруг подняла руку.

Что-то липкое и красное слетело с ее ладоней, мягко и горячо коснулось его щеки, стекало, с противным хлюпаньем, вниз по шее.

– Кровь тебе к лицу, – нежно сказала Летти.

Ланс поднял дрожащие руки, пытаясь отряхнуть красное месиво – но чем активнее он пытался избавиться от этого, тем больше оно расползалось: закапало рубашку и руки. Отец хохотнул, и Летти рассмеялась тоже.

– Не бойся, глупый. Это же понарошку. Это варенье малиновое, а не кровь. Ты весь измазан малиновым вареньем.

– И свадьба понарошку? – с надеждой спросил он, облизывая губы. И правда – варенье, приторное до горечи, малина. Но послевкусие было соленым и кровавым.

– Нет, – хрипло и твердо сказал отец, становясь все выше и выше ростом, – Свадьба – настоящая. Неразрушимый союз.

Он опустил руку на плечо Летти, и та выгнулась под его ладонью, в ее лице читался ужас и одновременно – вожделение. К ее губам и щекам прилила кровь, она тяжело и шумно, как через кислородную маску, дышала.