Тамара Земляная - Дом, в котором нет никаких подвалов

Ему стало легче физически, но усилилось желание увидеть и услышать сестру. Убедиться, что она в безопасности, что никто не стоит над ней с ножом, раскачиваясь с пятки на носок, бормоча что-то себе под нос.

Он вздрогнул. Он почти не боялся за неё, пока был в тюрьме, но теперь, когда она была так близко, ему казалось, что с ней непременно случится зло.

– Глупости. Я убил его. Он не придёт.

И всё-таки, ему хотелось войти в её комнату, удостовериться, что с ней всё хорошо, лечь в изножье её постели или на полу возле, чтобы никто и ничто, никакое зло не могло пройти через него, пока она спит. Невероятным усилием воли он преодолел это желание, вернулся гостиную на свой скрипучий диван. Он видел, что она встретила его напряжением и, возможно, не будет рада такой его заботе. Он лег, укрылся плотно одеялом несмотря на то, что весь пропотевал под ним, и притянул колени к груди, как больной ребенок.

Ланс думал, что не сможет заснуть и уж точно встанет утром первым, но разбудил его запах еды – Летти готовила яйца на завтрак. Пузыристый запах просачивался сквозь дверь, обещал покой и тепло. Ланс встал, надел свою вчерашнюю, пропахшую дорожным потом одежду – другой у него не было – вышел на кухню. На ней было горчичное платье, и она была босая. Ланс сглотнул – в детстве они тоже ходили босиком, потому что так было тише, но сейчас крутой подъем ее белых ступней обозначал что-то совсем другое, а что – он не мог разгадать.

Она кивнула ему, указывая на стол, и сказала:

– Садись, сейчас все будет.

Он чувствовал себя слишком неловким для этого маленького дома, для этого крохотного стола, для этих занавесок в цветочек, для этой хрустальной вазы с искусственными цветами. Он послушно сел, почесал щеку, которую колола отрастающая щетина – подумал мимоходом, что кроме одежды, нужно ещё купить безопасную бритву – у Летти не может быть таких вещей. Щетка, зубной порошок и запас белья у него был, а вот бритва…

– Ты встала так рано, – сказал он.

– Я же работаю на почте, разношу письма рано утром. Зато к обеду почти свободна. В выходные по привычке вскакиваю также.

Ланс улыбнулся ей, получив из её рук чашку с кофе.

– Это хорошо, значит ты не будешь ходить ночами, и мне не нужно будет о тебе беспокоиться.

Летти отвела взгляд:

– На улице со мной не случалось ничего плохого.

Оба замолчали. Молчание их повисло в воздухе, как домашний запах омлета, как пылинки на шкафу, которые Летти не могла стряхнуть, потому что не доставала до верха.

Потом она сказала:

– У меня сегодня и завтра выходные. Давай я приглашу гостей: соседей, девочек с почты? Отпразднуем твое возвращение, заодно и познакомишься со всеми.

Ланса ужаснула мысль о большом количестве незнакомых людей, особенно женщин, которые будут рассматривать его, как на витрине. Он быстро сказал:

– Не сегодня, сегодня хочу побыть только с тобой.

Он оглядел кухню, разыскивая подсказку, но нашёл половинку скорлупки, которая спряталась за чайником от бдительного взгляда Летти. Он взял скорлупу двумя пальцами, отколол кусочек, раскрошил ногтем, и спасительная мысль пришла к нему в голову:

– Как твои соседи и друзья отнесутся к тому, что я вышел из тюрьмы, отсидев за убийство?

У Летти немного побелело лицо, она почти жалобно спросила:

– Может быть, мы об этом не скажем?

Ланс покачал головой:

– Не получится. Городок маленький, а я буду искать работу. Я не смогу утаивать этот факт, когда буду наниматься, пойдут слухи, и всё окажется намного хуже, чем если бы мы сказали изначально. Люди окажутся оскорблены тем, что мы принудили их здороваться за руку с убийцей прежде, чем они сами решили это сделать.

Близнецы снова замолчали. Они замолкали синхронно, с самого детства: это было их свойство. Лансу иногда казалось, что кто-то ему говорил, что они родились срощенными и их разделили. Это объясняло бы потребность в ней и определенную общность сознания. Иногда он думал, что зря их разделили: срощенными бы им жилось счастливее, даже если бы это была лишь тонкая полоска кожи. Но, по размышлении, эта мысль звучала неправдоподобно – они были слишком здоровыми и крепкими. И он знал ее тело наизусть – на нем не было ни одного шрама, происхождение которого было бы ему неизвестно.

Ланс сказал:

– В ванной лампочка перегорела.

– Да, – живо откликнулась Летти, обрадованная возможностью сменить тему – Я ношу с собой фонарик. Не достаю даже со стремянки. А Крейг, как назло, уехал позавчера в рейс…

– Кто такой Крейг? – спросил Ланс, чувствуя, как что-то сжимается в животе, и понимая, что ответ ему не понравится. Летти с легким, неуловимым вызовом, сказала:

– Мой высокий друг.

Ланс очень равнодушно пожал плечами. Он чувствовал себя, как человек, который принять немедленные меры, чтобы предотвратить ужасные вещи, но знает в глубине души, что уже ничего не поможет. Летти неожиданно продолжила:

– Есть еще, конечно, Маноло, но он живет вместе с остальными мексиканцами коммуной, и у них там один телефон на целую кучу семей, и к нему вечно подходит какая-нибудь не говорящая по-английски бабушка. Можно было бы съездить на велосипеде, это всего два квартала, но ради лампочки, и не зная, не на рейсе ли он… Проще дождаться Крейга. Эти типовые лампочки висят слишком высоко…

Ланс сказал:

– Я достану.

– Перевесишь патрон пониже?

– Нет, просто поменяю.

Хотел сказать: «И впредь буду менять», – но почему-то поперхнулся этими словами. Ее высокие друзья, знание об обычаях мексиканской местной коммуны, знакомство с соседями – такие обычные и незначащие вещи – почему-то только сильнее закручивали тугой узел внизу живота.

Хуже стало, когда они вышли на улицу: она кивала направо и налево, останавливалась поговорить с тем или другим, а он нависал над ее плечом угрюмой серой птицей. Когда они остановились перед магазином одежды, Ланс замер в нерешительности. Ему казалось странным зайти туда, ему казалось, что все сразу поймут, увидев его обритую голову, его пальто – из которого он вырос за семь лет – откуда он прибыл. Прогонят с позором, осмеют публично. А если даже и пустят, то непременно зайдут в кабинку и увидят его шрамы, и тогда, тогда…

«Я сделал все правильно. Я сделал все, что должен был», – сказал он себе и выдохнул, но нервозность не проходила.

Летти вдруг взяла его за руку. Он наткнулся на ее поддерживающий взгляд, и почувствовал, как плавится, обугливается его шкура: она снова была с ним, как когда-то.

Летти сказала:

– Все хорошо.

Они вошли в магазин. Белый пол, покрытый неровной плиткой, компенсировал свою неказистость сверкающей чистотой. На плоских белых вешалках висела одежда, которая даже не старалась казаться лучше, чем есть – и так купят. Окна наполовину были заклеены матовой бумагой, и яркий солнечный свет падал откуда-то сверху, как в храме.