Владислав Ахроменко - Музы и свиньи

И от всей этой неразберихи, и от булыжных физиономий меломанов в штатском, и от подозрительных щитов с мечами Шостаковичу окончательно становится не по себе. Он поручает разобраться со всеми проблемами дирижеру, а сам спешит на свежий воздух. Надо бы еще выяснить, что же это за такой странный зал, и что за публика собралась на репетиции!

Первое, что видит композитор – такую красивую табличку рядом с дубовыми дверями: «Клуб им. Дзержинского КГБ БССР».

Шостакович сразу же вспоминает своего друга Соломона Михоэлса, которого пятнадцать лет назад и убили в Минске такие вот ребятки с горячими сердцами, стеклянными глазками и до неприличия длинными руками. Про приятеля-пианиста Рудольфа Керера, которого «органы» за немецкую фамилию посадили. И много про что еще. И, как у каждого нормального человека, у композитора первое желание – бежать из этого гадюшника куда подальше. Куда? Да хотя бы в свой гостиничный номер!

А дорога от клуба имени Дзержинского до тогдашней гостиницы «Беларусь», как не крути – только вдоль стадиона «Динамо». Рядом со стадионом – длиннющая очередь. Футбольный фанат Шостакович, естественно, интересуется – а кто с кем? Да наше минское «Динамо», отвечают, что раньше «Беларусь» называлось, против московского «Спартака».

– «Спартак»? – уточняет композитор, и его глаза под очками с бифокальными линзами зажигаются лютой ненавистью; как и положено настоящему фанату «Зенита», московский клуб для него – враг номер один. К тому же, если минчане выиграют сегодня у «мяса», то родному «Зениту» это полезно с учетом турнирной таблицы.

Тут и думать не стоит – идти или не идти! На стадионе музыковедов в штатском уж точно не будет. Как и портретов Дзержинского…

Кассы закрываются, однако гостю невероятно везет. Какой-то пролетарий в кепке предлагает: мол, есть лишний билетик, дружка жена не пустила… Так берешь, интеллигент?

И вот Шостакович сидит на самых дешевых местах стадиона «Динамо» за футбольными воротами, вместе с благодетелем-пролетарием. Все страстно поддерживают «Динамо» Минск. Мяч у Савостикова, он пасует Арзамасцеву, тот филигранным пасом обводит какого-то спартаковца, отдает пас Малофееву прямо в штрафную, его сбивают… Пенальти?!..

В СССР массовый спорт – единственная дозволенная религия, и потому возмущение из-за неназначенного пенальти – единственно дозволенная форма общественного протеста. Как это «нарушения не было», его же в штрафной площадке скосили! Было, еще как было, этот козел в черном специально москвичам подсуживает, как всегда!

Стадион, будто по команде, поднимается и орет: «Судью на мыло!..» Пролетарий в кепке ругается нецензурно. Шостакович также невероятно возмущен. Однако эмоции проявляет куда более культурно:

– Продай свисток, купи очки!.. – кричит.

Трибуны посматривают на него с неподдельным уважением: ты ж смотри, интеллигент, а разбирается!

В перерыве впечатленный пролетарий доброжелательно предлагает новому знакомому попить пивка. Покупает «Жигулевское», сдувает пену. Достает из кармана какую-то бутылочку, из которой густо несет первобытным перваком.

– Из родной деревни привез! – счастливо жмурится пролетарий. – Алё, тилихент, давай бокал, я и тебе плесну для градуса!

Отказываться нельзя: собеседник с дорогой душой. Да и советскому композитору надо быть поближе к народу!

Футбольные болельщики смакуют пиво с самогонкой и обсуждают турнирную таблицу чемпионата СССР. Очкастый интеллигент демонстрирует невероятную эрудицию: слова «хавбек», «офсайд», «корнер», «сухой лист» сыплются из него, словно из футбольного комментатора.

И тут случается катастрофа…

– А у нас в «Зените»… – начинает Шостакович и тут же прикусывает язык, потому как понимает, какую глупость сморозил.

Пролетарий отставляет пиво и недобро пялится на случайного знакомого. Начинается спор. Как и следует ожидать, спустя минуту фанат «Зенита» получает в ухо. Очки летят в одну сторону, шапка в другую, а жертва валяется в луже. Пролетарий удирает, а Дмитрия Дмитриевича из лужи извлекает милиционер.

– Ваши документы? – интересуется.

Паспорта у композитора с собой, естественно, нет – не проникся еще «белорусским порядком». То ли в правительственной гостинице «Беларусь» забыл, то ли в Клубе имени Дзержинского…

– Я – композитор Шостакович! – представляется композитор Шостакович.

– Ну и что? – передергивает плечами мент. – А я сержант Шмонов. Пошли в райотдел. Посмотрим, что ты за композитор.

Шостаковича под локоть приводят в ментуру. И сержант докладывает начальнику, что задержан некий антисоциальный элемент, хулиган, и вдобавок ко всему, алкоголик. Как это «не алкоголик»? Вы его, товарищ майор, сами понюхайте! Нажрался, мерзавец, до такой степени, что прилюдно валялся в грязи. Оскорблял своим внешним видом честь и достоинство советских граждан. Вот при Сталине его бы знаете, куда?

– А еще говорит, что он этот… архитектор! – брезгливо кривится сержант.

– Да не архитектор, а композитор! – доброжелательно поправляет Шостакович. – Вы что – «Ленинградскую симфонию» не слышали? Нет? Ну, тогда вот это: «Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река. Кудрявая, что ж ты не рада веселому пенью гудка?» – скромным таким тенорком затягивает Дмитрий Дмитриевич. – «Песня о встречном». Слышали?

Начальник райотдела посматривает на правонарушителя подозрительно. Фамилию «Шостакович» он, конечно же, слышал. Когда срочную службу в Особлаге в 1948 году проходил, то на политинформации всему взводу «Правду» читали, Постановление ЦК ВКП (б) «Об опере «Великая дружба» Вано Мурадели». Там фамилия Шостаковича как раз и упоминалась. Антинародный композитор. Формалист. Автор ряда низкохудожественных произведений. Низкопоклонник перед Западом. Этот, как его… типа космонавта… Во, космополит!

– Я лауреат пяти Сталинских и одной Ленинской премии! – с достоинством напоминает Шостакович.

Милицейский начальник внимательно осматривает задержанного и недоверчиво кривится. На правонарушителе дешевое пальтишко с потеками свежей грязи. Шапка из неизвестного науке зверя. Очки с треснувшим стеклом. И смрад деревенского первака с «Жигулевским» на весь райотдел. Так лауреаты не выглядят. Видимо, какой-то инженеришка с Тракторного взял на грудь лишнего, вот его и переклинило.

Но ведь в жизни случается всякое… Как-то тоже выпившего интеллигента в очках отловили, так врал, что парторг скобяной мастерской. Выяснилось, что не врал.

Тут, безусловно, следует провести следственный эксперимент. Майор извлекает из-под стола фанерную гитару-шестиструнку, обклеенную красотками, вырезанными из журнала «Огонек».