Лариса Денисенко - Отголосок: от погибшего деда до умершего

«Привет, Марта! Спасибо за то, что наши бумаги в надежных руках. Надеюсь, ты успела снять все отпечатки пальцев. На всякий случай.

Ты просишь, чтобы я рассказал тебе о своей семье. Я понимаю, когда узнаешь что-то новое о человеке, которого, пусть не любил, не имел возможности полюбить, считал умершим и для себя закрытым, т. е. если так вот фактически появляется новый родственник, о котором ничего не знаешь, хочется узнать больше и о других. Думаешь, что наткнешься на новый факт, новое измерение, новые возможности выяснить все обстоятельства.

Понимаешь, о своей семье я знаю очень мало. Мою бабушку, на которую похожа моя мать, моя сестра Майка, и на которую, как оказалось, немного похожа ты, звали Майя Гетман. Я о ней ничего не знаю, как и о деде – Науме Гетмане. Он погиб в 1942 году в Беларуси, моей матери и тете в наследство от него осталось только отчество, даже похоронки нет. Я не знаю, как он выглядел, спросить было некого. Если кое-кто из соседей бабушки и дедушки помнят мою бабушку, то деда не помнит никто. Ушел на фронт и погиб. Типичная судьба мужчин в то время. Говорят, что он был неграмотный, поэтому после него не осталось ни одного письма, но похоронки после него тоже не осталось, хотя ее мог написать и кто-то другой.

Бабушка моя погибла под Житомиром в 1943 году во время оккупации территории. Видишь, ты тоже думала, что твой дед погиб под Житомиром именно в этом году. И даже видела его могилу. Количество наших совпадений увеличивается. Могилу моей бабушки я не видел, но когда я хожу по нашему двору, чувствую, что она где-то рядом. В том, что погибла моя бабушка, ничего удивительного нет, ведь она была еврейкой. Никто не знает, как именно это произошло, но какая разница? Вполне возможно, что твой дед причастен к ее гибели, ведь он играл по правилам того времени, своей партии и своей нации. Мне все равно, как она умерла. Как ее убили. Как уничтожили. Я не хочу об этом знать, мне и без того больно, когда я размышляю над тем, как это могло случиться.

Говорят, что бабушка знала немецкий язык, переводила Маркса, Энгельса, Фрейлиграт, Гервега и Гете, возможно, ее выдали немцам свои же. К евреям особой любви никто не испытывает. Внешность у нее не была типично семитской, и фамилию ее можно было отнести к немецким или даже украинским. Ты, наверное, знаешь, кто такие гетманы? Думаю, что немецкий язык она действительно знала, это больше похоже на правду, чем на легенду, потому что моя тетя Дора также прекрасно знает немецкий язык и считается лучшей переводчицей немецких народных сказок. Ты понимаешь, как биофизик я доверяю генам больше, чем многому другому.

Мою мать Иду и ее сестру Дору после того, как погибла бабушка, сдали в детский дом, там они и выросли. Им очень повезло, что они попали в один и тот же детдом, что их не разбросало по разным. К шестнадцати годам они почти выучились на швей и им вернули родной дом. На руку им сыграло то, что о частной собственности тогда никто не говорил, дом оставался ничьим и был таким старым и запущенным, что на него никто не претендовал все эти годы, поэтому вместо того, чтобы дать сиротам новое жилье, местное руководство решило вернуть им имущество матери и отца. Это ничего, что жить в нем было невозможно, во всех бумагах он значился как «дом, пригодный для жилья». Тогда же им выдали паспорта, где фамилия Гетман превратилась в Гетьман, такие изменения произошли не умышленно, просто тот, кто выписывал паспорта, решил, что следует записать фамилии грамотно. Мать подсмеивалась над этим изменением родовой фамилии, говорила, что паспортистки исправили им с Дорой карму, изменив содержание фамилии с «Получи мужчину, держи мужчину» (get man) на «Пошел ты!» (Геть, man!)

Хотя их характеры формировали одни и те же воспитатели, моя мать и тетя очень разные. Моя мать была старше тети лишь на год, по поводу своего характера, который каждый второй определяет как несносный, ужасный и резкий, она говорила так: «Вот представьте себе, господа хорошие, сколько мне пришлось сожрать дерьма за тот год, пока Дорка не вылезла из маминой дырки, что меня сейчас терпят и понимают только собаки, да и то только тогда, когда я на них рычу».