Лариса Денисенко - Отголосок: от погибшего деда до умершего

Они обе – и мать, и тетя – любили собак. Но у них даже собаки были разные. У тети Доры всегда жили эрдельтерьеры, в основном умные, воспитанные и сообразительные. Всех их звали Эдельвейс. Мать говорила, что в прошлой жизни эти собаки были строителем-ворюгой по имени Эрделя. И все обязательно спрашивали, почему она так думает? Мать отвечала: «А посмотри на его морду! Кирпич кирпичом. Вот крал он кирпич, крал, перепродавал, а потом Бог посмотрел на это и сказал ему: «Все, достал ты меня, Эрделя, сейчас ты умрешь, а родишься собакой, а вместо морды у тебя будет кирпич. Так оно и вышло!»

У нас, вернее у матери, жили дворняжки Пляшка и Плошка – собачки, похожие на ершики для мытья посуды. Один щенок – продолговатый, с жесткой шерсткой, ворсинки торчат, как у дикобраза, будто он специально создан для мытья бокалов и бутылок, второй – кругленький, маленький и лохматый, как ершик для мытья мисок. Интересно, что эти две сучки были карикатурно похожи на мать и Дору. Длинноногая и резкая мать, лаяла и кусала каждого, кто приблизится даже с едой, и ласковая мечтательница – ее сестра, ей доставались самые вкусные кусочки.

Тетя Дора тяготела к самосовершенствованию. Мать никогда и ни в чем не пыталась быть лучшей, она просто не сомневалась в этом. Когда кто-то из клиенток пытался надеть только что сшитую ею юбку, а та никак не натягивалась на ягодицы, мама говорила: «Кисанька, что вы ели всю эту неделю, что у вас так выросла жопа?» Лучше всего матери удавалось пристрачивать карманы. Когда у матери спрашивали, кто она по специальности, она отвечала: «Карманница». И наблюдала за реакцией людей. Обычно все пытались перевести разговор на другую тему. Тогда мать громко смеялась и объясняла, что она пристрачивает и кроит карманы.

С карманами связана одна интересная история. Мать терпеть не могла советских партийных бонз, но кто-то из ее швейного руководства однажды направил ее в Москву на партийный съезд вместе с другими передовиками производства. Прогрессивные представители рабочего класса из УССР! На радость товарищу Брежневу. Как мать попала в состав этой делегации – история умалчивает, возможно, у кого-то из руководства было своеобразное чувство юмора.

Сначала она носилась по дому, как подстреленная ворона, кричала: «Они же смердят! А нас к ним везут, к этой падали, к мертвецам!»; отвесила нам с Майкой серию оплеух, а потом неожиданно успокоилась.

В свою дорожную сумку она положила упаковку коробков со спичками. Спичек в них не было. В эти коробки, пардон, она разложила свое дерьмо. Раньше, во времена Союза, именно в таких спичечных коробках сдавали на анализы кал. Мать разложила свои анализы в карманы плащей и пиджаков партийного руководства, конечно, до Брежнева она не добралась, но его помощнику умудрилась подложить такую коробку в карман брюк, да еще и зашила так, что он не заметил. «Чтобы этот «выродок» проходил с говном народным целый день! Почувствовал правду народа». Она была настоящей карманницей. Брежнева она ненавидела, но одобрила его однажды, когда он умудрился умереть в День советской милиции. Милиционеров мать ненавидела еще больше. «Молодец, Дарагой Ильич. Испортил поганцам праздник, так им!» Не думаю, что у вашей полиции есть подобные праздники. У нашей – есть. Сейчас украинская милиция празднует и День советской (теперь российской) милиции, и День украинской милиции. Праздников много не бывает, водки тоже.

Ты рассказывала мне о том, как тебе больно от того, что нация оставила тебе в наследство, хотя ты не готова была к этому. У меня тоже есть свое наследство, Марта. Впервые о Голодоморе я услышал от своей учительницы истории, когда она поймала меня и моего товарища на том, что мы плевались пшеном из ручек. Ты такое делала? Скорее всего, нет. Учительница очень долго говорила о том, что нельзя разбрасываться пшеном, что это – великая дающая жизнь ценность. Рассказывала, что такое голод, как это было в Украине в тридцатые годы, говорила, что люди поедали самых слабых, детей, потому что у них силой отбирали еду, организм начинал питаться телом человека, и люди не выдерживали, разрывало голову – они становились людоедами. Сейчас можно прочитать очень много работ на английском языке о геноциде украинцев. А учительница говорила прямо и откровенно, призналась, что в ее семье были такие случаи. Это меня поразило, я не мог есть три дня. Если у меня и есть фобия, то ее вызывает запах сырого мяса.

Тогда же я спросил у матери, может ли она меня съесть и вообще кто-то может меня съесть? Она ответила мне, что нужно «прекращать читать идиотские африканские сказки». Тогда я рассказал ей о Голодоморе и моей учительнице. Она сказала: «Ну, было такое, было. Коснулось фактически каждой второй семьи. Но ты успокойся. Ты – жид. Нечистый, православные тебя не сожрут. Побрезгуют. Лопатой ткнут – и будь здоров, лежи себе – отдыхай, на растопку даже не годишься, потому что воняет от тебя. Хотя не расслабляй булки, ты же у нас полукровка, так что и сожрать смогут, и размазать».

Возможно, мать права. И с евреями все понятно. Их приятнее убивать, чем жрать. Хотя кто, измученный голодом, обращает внимание на национальность, на паспорт, на разрез глаз или размер носа? Я очень редко чувствовал себя евреем, хотя мать сделала все для того, чтобы моим первым словом было «жид». Я чувствовал себя украинцем, посторонние чаще считали меня татарином (из-за имени, оно переводится с арабского как «желанный», и чернявости) или украинцем. Сам я время от времени думаю: а в семье моего отца, Шевченко, кого-нибудь съели? Это очень тяжкое наследство, Марта. Пожалуй, страшнее фашизма. Знать, что твои предки убивали чужих, это тоже страшно и грешно, но знать, что твои предки пожирали своих, это чуть ли не самое страшное из всего содеянного человечеством. Давай не будем считаться, кто хуже – предки-людоеды или убийцы…

Когда я вижу большой герб Украины, мне становится жутко, потому что на нем изображен казак. Все гербовые изображения являются тотемами, жертвами, которые охраняют нацию, государство. Одно дело – жертвовать животными, птицами – у вас, кажется, это – орел. Другое – людьми. Изображения людей на гербах встречаются только в африканских странах, где царил каннибализм, и чем больше узнаешь историю собственного народа, тем яснее понимаешь, что каждый рисунок, каждый символ – не просто так, он лучший свидетель. Нужно только объяснить, что он означает.

Моя тетя Дора мечтала, чтобы из меня вышел порядочный и хороший парень. Моя мать призналась, что мечтала, чтобы из меня вышел выкидыш, но мечты ее не осуществились. Моя мать понятия не имела о том, что такое порядочный и хороший парень, она знала только то, что представляют собой скверные девчонки, потому что сама была такой, такой была и Майка. В этом смысле они друг друга любили, дополняли и соперничали. И звали они друг друга одинаково со страстью и любовью – «стервь». И могли лечь спать вместе, курили в кровати, хохотали, пили вино, а потом мать опрокидывала бокал на простыню или еще что-то в этом роде, и они уже драли друг друга за волосы. Я был чужаком в их женском мирке. Когда мать поняла, что «мой корешок» начал принюхиваться к жизни и женщинам, она сказала: «Если у тебя дочь, это – гарантия того, что когда она тебя бросит или умрет, через двадцать лет тебе не позвонит какая-то незнакомая тебе прибдуда и не скажет, что она твоя внучка. А потом не выгонит тебя из дома, объясняя это тем, что ей негде жить со своим хахалем, а этот дом по праву принадлежит ей. С сыновьями ты лишена такой уверенности и спокойной старости».