Тарас Прохасько - НепрОстые (сборник)

14. видеть Средневековье

(1949 год – в горах страшный голод – Анна ест сырые зерна ржи, зараженные рожками – видит Средневековье, в котором происходят теперешние вещи – отрубленные головы, пытки, обозы беженцев, приходы чужих, изуродованные лица, широкие пояса, уроки грамматики, бестиарии, музыканты на пирах, недостаток еды, порубленные леса, загрязненные реки, смешение языков, сухие фрукты, язвенные болезни, безумные спектакли, утраченные хроники, рукописные апокрифы, смердящая одежда, грязная посуда, поломанные руки, раздавленные ноги, растянутые сухожилия)

15. шесть

(последней Анне шесть лет – Себастьян купает ее – замечает, что четыре более темных, чем кожа, пятнышка под ребрами и на животе на самом деле – недоразвитые соски – вспоминает самую большую мечту Франциска – отважился ли тот хотя бы допустить – три пары грудей у его правнучки)

16. (Одну пачку открыток старый Бэда почему-то не забрал из-под камня. Ее нашли аж в конце пятидесятых, когда демонтировали австрийские военные дороги в карпатской субальпийской зоне. Все до одной открытки были фотографиями из знаменитой в тридцатых годах чорногорской серии. У Советов еще не было никаких карпатских видов собственной печати, и эти, снятые объективом «рыбий глаз», забрали в краеведческий музей в Ворохте. Надписи карандашом на обороте трудно было понять).

ощущение дискомфорта – это следы предыдущего вкуса на слизистой, которые толкают к поиску следующего в каждом периоде – новый слэнг; как новое бытие; языки проходят свободнее, чем периоды. Они накапливаются, занимают все больше территории, вытесняя язык каноничный – нам они больше означают. Скоро мы с А. доживем до того, что сможем разговаривать только своими фразами

лето белого вина; привыкнуть к австрийскому зеленому вину

встречался с Полковником и Ярым все периоды проходят (вижу это уже на втором ребенке и третьей жене)

хорошо знать, что ты есть, всегда где-то есть вера в то, что было в детстве

думать о том, как нога попадает между ног и становится потертой

она заснула возле печи с атласами растений на коленях

когда писаешь на мох, прибиваешь мотыльков, которые там сидят и притворяются развернутыми листками

теперь я уже никому не завидую, потому что видел слезы доброты

ей можно было больше, чем (почему некоторым женщинам все можно, может, потому, что могут все) землекопы едят руками анимация на солнце, на тучах, на месяце деформация скручивания

такая полнота бытия, что можно раствориться внутри

(Если бы можно было знать, что эти нерасшифрованные послания означали – что они означают (мои Анны не были, не будут, а есть, всегда есть, так хорошо знать, что они всегда где-то только есть). Если бы мы знали больше людских судеб, – говорил Себастьян. Часто в том главная терапия бая).

Теперь подборка открыток с Чoрногорою хранится в музее Карпатского национального природного парка в Ярэмчем.

1. Себастьян рассказывал только то, что могло быть, и поэтому было так, как рассказывал Себастьян.

Все годы перед тем, как начать говорить, Себастьян по-настоящему только то и делал, что смотрел и думал, как рассказывать истории.

2. Себастьян рассказывал, что можно рассказывать людям про их жизнь так, что они захотят жить вечно, ничего не изменяя. И люди действительно хотели жить вечно и ничего не меняли.

Себастьян рассказывал, что даже на допросе не расскажет всего про свою любовь, свои любови с Аннами. И действительно – на допросе Себастьян рассказал не все, потому что переборол себя и говорил совсем не так, как хотел бы, как не позволял себе рассказывать ни разу в жизни.

3. Потом он рассказывал, что ничего более странного никогда не слышал.

Его забрали прямо с улицы в Кёнингсфельде.

Они уже жили в Мокрой. Себастьян шел домой, возвращался от лесорубов из-под Тэмпы. Там одного лесоруба придавила срубленная ель. Не убило сразу, но он перестал жить – лежал себе ни в тех, ни в этих. Лесоруб был нездешний – пришел откуда-то из Березова, поэтому его некуда было забрать. Закопать такого было бы грех, и ночью за Себастьяном приехали на конях без седел и уздечек. Он осмотрел придавленного и увидел, что тот забыл, как дышать. Посидел около него и рассказал нужную байку. Березун все вспомнил, встал и пригласил прийти когда-нибудь в Березов. Должен был как-то отблагодарить, но теперь рубил лес, так что решил отдать только то, что у него было – грудку овечьего сыра.

4. Себастьян задержался на делянке лесорубов немного дольше, потому что должен был что-то послушать про Березов – он там никогда не бывал, хотя знал многих березунов.

Себастьян говорил, что интереснее всего ему слушать, как кто-то рассказывает о местах, каких он не знал. Тогда просил рассказывать так, словно идешь, смотришь и говоришь о том, что видишь. Потом – так, словно едешь на ровере [43] или на коне (немного выше, тогда увиденное меняется неожиданно сильно), дальше – словно залез на верхушку дерева. И обязательно вынимал карту той местности и просил разрисовать словами все обозначенное.

Даже войну, лагеря и всяческие катаклизмы Себастьян воспринимал прежде всего с этой точки зрения – как много встречается людей, которые происходят и приходят из разных мест, выросли и бывают в разных местах. Гигантские сдвиги перемешивают людей, и основой речи и способа мышления становится сравнительная география.

4. Себастьян нес ком сыра Анне на ужин и завтрак. В Кёнингсфельде около дверей портного стоял, как всегда, вынесенный стол, и несколько человек играли в карты. Остальные смотрели. Себастьян еще из Африки приучился видеть дороги, которыми каждый день ходил, в сравнении œ вчерашним. Вчера (и позавчера, и позапозавчера) троих из сегодняшних наблюдателей не было. Когда же он увидел, как они на него смотрят, то понял, что это – за ним.

5. Себастьян еще мог убежать – свернуть меж цветных деревянных домиков, садами выбежать на берег и поплыть среди колод Брустурянкой до Тэрэсвы, Тэрэсва вынесла бы в Тису, а уж Тисой через несколько дней можно быть в Дунае и завернуть или в Вену, или в дельту – и там, и там есть без числа схронов на всю жизнь.

В конце концов, он знал, что реки лучше всего связывают целый континент, потому что все места континента соединены не более, чем через четыре реки.

6. Еще в Африке Себастьяну не раз случалось преодолевать реками огромные расстояния, днями не вылезая из воды. Он только перекладывал из карманов в алюминиевую флягу с выцарапанным на ней своим именем и номером полка все, что могло размокнуть, и плыл в одежде по течению, толкая перед собой несколько связанных легких жердочек, на которых лежала винтовка.