Юргис Кунчинас - Via Baltica (сборник)

У Железной Женщины опять перекур. Теперь ей осталось еще протереть полы и… И – за работу! Ту-ту! Ей уже не семнадцать, так она всегда повторяет. И не тридцать, немного больше, но она почему-то всегда говорит: мне не семнадцать! О приватной, интимной жизни мы распространяться не станем, она выше этого. Это для слабых. И для тех, кто ничего не сумел достичь. Такие пускай болтают обо всяких любовях, болезнях, тряпках, покупках, соседках! Это не для нее, только не для нее. Ad majore natus sum! Большому кораблю… – вот это о ней.

Железная Женщина может несколько дней не есть. А если понадобится, то и неделю. Может ограничиться кофе и сигаретами. Много кофе и множество сигарет. Нет, руки у нее не дрожат, только кожа стала морщинистой, нехватка гормонов, что делать, издержки, они на каждом шагу! Она ненавидит и своего пса Бари, но пусть попробуют его тронуть! Ей жалко ежиков, воронят, ужей – она их берет домой, но подопечные или мрут от с тоски, или Железная Женщина сама их, в порыве злости, вышвыривает: расплодились тут всякие твари!

Есть еще один положительный момент в ее поведении привычках – Железная Женщина по телефону говорит только стоя, так не заболтаешься. Когда разговор все же затягивается, она приседает на свои железные корточки. Телефон она не берет ни в ванную, ни на кухню. Он стоит в прихожей на хлипком старинном столике, а стула-то рядом нет! Когда Железная Женщина сдавала комнату лейтенанту госбезопасности (спецу по Финляндии), его жена умудрилась поставить здесь круглый стульчик, чем сильно разозлила хозяйку.

Нет, у нее чистое сердце, высокие помыслы, крепкие нравственные устои, она не скрывает свой возраст, не прячет худые коленки, не стесняется бледности и других недостатков. Выдают ее только мелкие, острые зубки, какие бывают у белок, ласок и… у кого еще? У крыс, наверное? Потому она не боится крови, обожает крайние состояния и слепо верит циркулярам, законам, уставам и официальной прессе – всем этим апокалиптическим проявлениям. Ей никак не даются обобщения, но это она трактует как результат своей многогранности. Ясно? Когда что-то не ладится, она сама заявляет: вот уж, действительно, человек – всего лишь мешок кишок!

Иногда на нее находит, и Железная Женщина вдруг решает: возьму ребеночка из приюта. Слышала, что некоторые так делают. Чтобы этот ребенок потом, когда-нибудь, ей подал ей стакан воды. Но тут пробуждается здравый смысл: а что, если этот младенец (малыши-то они все милые) станет вампиром или гиеной? И в благодарность ее проклянет. Такие мысли всегда отрезвляют – никогда никаких младенцев!

Сейчас, после всех забот по хозяйству, ее клонит в сон, она и думать не хочет ни о какой работе, учебе, прогрессе, долге перед отечеством. Она тихо пробирается в комнату, плюхается в чем была на диван, продавленный квартирантами, и через минуту уже посапывает. Пес грустно моргает: прогулка до ближайших кустов откладывается на неопределенное время. Звонит телефон, но тщетно – Железная Женщина вкушает железный сон.

Она просыпается ближе к вечеру. Чтоб прийти в себя, лежа закуривает и пускает дым в потолок. За окнами снег, внизу бранятся соседи, слышны троллейбусы, болит голова, а за стеной так неистово пилят на скрипке, что хочется распахнуть окно и завыть: «Терпеть не могу! Терпеть не могу! Терпеть не могу!»

Она садится на диване, на полу замечает желтоватую лужу на полу, скрипит с досады зубами, кидается протирать пол и… И тут Железная Женщина звонит журналисту, проживающему на дальней окраине, и соглашается на шампанское.

Вот и все про Железную Женщину.

1989

Скоро, уже скоро: Лютаврик спустится вниз от костела Доминиканцев, и неважно, по какой улочке свернет – Университетской или Сруоги; все равно мерными шажками причапает к «Ротонде», вечному пристанищу голодных и сытых, сохраняющему прохладу и жарким летом, и осенью. Придет посидеть за чашечкой кофе; если не Машина смена (Маша обычно наливает бесплатно), он где-нибудь раздобудет заветные шестнадцать копеек на свой «двойной», восемь копеек у него имеется – сдача от купленной только что пачки «Примы», а пять копеек плюс три Лютаврику даст любой, могут вообще за него расплатиться, ведь всем известно: он приставать не станет, даже слепому видно, как неловко Лютаврику клянчить копейки на кофе. Стоит тащиться через весь город (с дальней окраины), если нельзя себе позволить чашку кофе и сигарету с полузнакомыми? Какого черта? Свободного времени у Лютаврика уйма, вот он и чешет в такую даль, в троллейбус не садится. Спешить некуда.

Он уже близко: всегда одинокий, длинноволосый, в тех же клешах, которые давно не носят, даже бродяги. А ему наплевать. Если кто подумает о Лютаврике, что он дурачок или просто тихий помешанный, тот глубоко ошибется. Ни в одно из этих определений Лютаврик никак не втиснется, как бы его туда ни запихивали. Бес разберет, что означает его жалкая и при этом победительная ухмылка? Увы, умным Лютаврика тоже никто не считает, даже те, кто охотно дает ему мелочь на кофе. Конечно, ему позволят присесть по соседству, дадут закурить, кофе закажут, когда подойдет очередь к кофейному аппарату; разрешат, если что, позволят сбегать на угол в магазин и принести («от Фаины») бутылочки две вина, но не больше, ни-ни. Я никогда не видел Лютаврика вдребезги пьяным, никогда он не задирал прохожих, как это любят делать его дружки. Даже если не задирают, обязательно провожают крепким словцом или выкрикивают всякую чушь вдогонку, в общем, что-нибудь в этом роде. Лютаврик не из таких. Может выпить стакан или два, но никогда не сползает со стула и не валяется на полу «Ротонды» в полной бессмысленности.

Я не раз наблюдал: вот он сидит, один-одинешенек на скамейке. И не летом, а поздним октябрьским вечером. Согревает дыханьем вечно красные, загрубевшие от холода, руки… Он давно примелькался завсегдатаям тесных кафешек Старого города. Только в Заречье он редкий гость. Я не видел ни разу, чтобы он был пьян или чтобы он торопился куда-нибудь. Вечно шаркающий пешеход.

Вот и он. Идет, свесив голову вправо, будто хочет вглядеться во что-то. И куртка все та же: мешковатая, темно-коричневая, с оттянутыми карманами, – помню его только в ней. Помню? Лютаврик живее всех живых, он утюжит улицы-улочки, петляет проходными подъездами и дворами, как и положено старожилу. У Лютаврика свой замкнутый путь, контрольные пункты которого – те маленькие кофейни, совсем обшарпанные и поприличнее, с фанабериями.

Было время, когда я подолгу отсутствовал в городе. Потом приезжал и, встречая Лютаврика, чувствовал: да, я на самом деле вернулся. Чаще всего он и был моим первым встречным. Подходил он тихо, как тень, и просил, а иногда не просил сигарету, двадцать копеек (кофе подорожал!), и тогда мне мерещилось, будто все хорошо, и почти как всегда, и кругом порядок, – существует же что-то вечное и постоянное. Такие чувства вызывал во мне этот первый встречный, словно он был знаком или символом города. Чем еще запомнились наши короткие встречи? Ах, да! Однажды он интимно спросил (почему у меня?): «Скажи, ты знаешь такую песню Битлов „Back in the USSR“?» Конечно, я слышал эту достаточно популярную песню, и Лютаврик был очень доволен, что я тоже ее знаю. Иногда я спрашиваю: «Лютаврик, а ты помнишь „Back in…“?» Лютаврик всегда озаряется улыбкой и так энергично кивает мне, что волосы спадают на серый лоб. Это стало для нас чем-то вроде пароля.