Юргис Кунчинас - Via Baltica (сборник)

Так, кстати, бывает довольно часто, когда при встрече с приятелем исполняется некий ритуал. После обычного «как дела?» или чего-нибудь в этом роде звучит фраза, так или иначе связывающая тебя с этим человеком. Вспоминаю одного (ныне довольно известного) композитора. Его на год забрали в армию, и служил он в Вильнюсе в музыкальной роте: в петлице у него красовалась маленькая лира. Военная музыка была по тем временам в большом фаворе! Мой знакомый часто смывался в город, где шатался по улицам в гимнастерке с вечно расстегнутым воротом и вылинявшей пилотке. Он почему-то не боялся патрулей, а дела в городе всегда находились. Даже в пивбаре и кафе «Рута». Договаривался, чтобы там вечерами играл духовой оркестр? Вряд ли! Мы встречались, болтали о всяческой ерунде, а на прощанье говорили друг другу: «До встречи в живых!» В этой фразе, как нам тогда казалось, была некая доля черного юмора. Нам обоим так нравились эти слова, что и теперь, спустя тысячу лет, завидев располневшего и лысоватого композитора, я всегда подношу ему: «Какая приятная встреча в живых!» Но никакого юмора тут уже не осталось. А Лютаврик все улыбается, сигнализируя об изменчивом постоянстве – об иллюзии, что время способно забыться и никуда не течь.

Можно сказать, что подобное представление о времени, о его значении, тягучести, вязкости, пресловутой относительности Лютаврика и сгубило. А вдруг не сгубило, а сохранило его таким, каким он намеревался или мечтал быть? Чем он несчастнее этих рабов пива, вина и кайфа или даже благопристойного композитора? Как посмотришь: вроде бы и ничем, а когда приглядишься: наоборот, это Лютаврик – счастливец! Я не о том, что дуракам счастье, это известно по художественной литературе, и не только художественной. Может, Лютаврик в принципе быть счастливым? Неприхотлив, незлобив, нетщеславен, недоступен зависти и вражде. Хотя как знать… Возможно, я ошибаюсь. Когда-то я видел его в кафе с девушкой. Лютаврик казался счастливым, улыбался и очень живо общался. Невероятно! Его волосы почти касались лица девушки. Меня он не замечал, куда там! Больше я не встречал Лютаврика с девушками. Всегда он один. Как и прежде. Я не спрашивал, куда подевалась его подружка. Кто-то (гораздо позже) проговорился, что эта девушка проживает в Мадриде, куда ее увез заезжий испанец. Вот тебе на! Лютаврика даже не предупредили, зачем! А он еще больше отощал, еще глубже вобрал в плечи патлатую голову и, естественно, никому в жилетку не плакался. Кому жаловаться, разве что матери, да и ей – не стоит. Даже матери не приходило в голову, что сына кто-то может ценить и любить. А если не мать, кто способен на подобные чувства? Никто.

Время – как всегда – залечило рану Лютаврика. Он по-прежнему околачивался в бистро и буфетах, покуривал «Приму», мокнул осенью, замерзал зимой. Все в той же одежде, без рукавиц, с красными цыпками на руках.

Он нигде не служил, получил инвалидность, против которой не возражала даже брежневская администрация и которая давала привилегию – нигде не работать! По инвалидности Лютаврику полагалось целых одиннадцать рублей. Ежемесячно! Эту пенсию он тратил на кофе и «Приму», а столовался дома (они с матерью жили вдвоем).

Был ли Лютаврик таким всегда? Нет, не был. В этом-то как раз и заключается не слишком длинная и, возможно, не самая интересная история о времени и его значении. История, которая сгубила (сгубила ли?) его нормальную жизнь. Кто теперь поверит, что Лютаврик когда-то закончил школу с золотой медалью? Он с легкостью мог поступить в любой институт, даже в тот, где самый большой конкурс, куда принимали лишь тех, рядом с фамилиями которых проректор ставил «галочку». Лютаврик выбрал астрофизику, все только плечами пожали. Каждый знал, что он сочинял стихи, писал музыку, почти свободно изъяснялся на английском, побеждал на математических олимпиадах. А выбрал астрофизику, странную, как считало большинство, какую-то нереальную науку. Никого не удивило, когда первую и вторую сессии он сдал на одни пятерки: так и должно было быть! Немногие замечали, как безудержно он читает, избегает прежних друзей, новых знакомств не заводит и гоняется за старинными книгами, трактующими вовсе не астрофизику, а ее почившую родственницу – астрологию, которая, как известно, значительно отличается от избранного им объекта исследований. Любой посвященный в курсе, что астрофизика изучает физические и химические процессы, происходящие во вселенной; астрология же утверждает, что планеты и звезды управляются божествами и предопределяют судьбы людей, народов, держав и разнообразные – особенно катастрофические – явления природы. Естественно, преподавателям и коллегам Лютаврик свои новые взгляды не навязывал. Поначалу над ним только посмеивались, но, заметив его безразличие, взволновались. Стали шептаться, никому не хотелось портить отношения с самым лучшим и самым способным на курсе. А парень стоял на своем, в дискуссии (даже научные!) и дружеские беседы не вступал, только улыбался – мило и снисходительно. Он даже не защищал свои иллюзорные представления, не сердился, что над ними посмеиваются, не корчил пророка или кого-то еще. В один распрекрасный день Лютаврик (уже второкурстник) перестал посещать лекции, на все вопросы отвечал одинаково, мол, у каждого свой путь, меня не трогайте, я ведь вас не трогаю. Доводы в пользу материалистического мировоззрения встречал, разводя тощие руки и улыбаясь: возможно, возможно… Словом, лучший студент стал несговорчив и неудобен в общении. Хотя больших неприятностей не доставлял никому. Не помогали ни материнские слезы, ни мудрые наставления преподавателей, которые были убеждены, что парень «оригинальничает» и не думает о последствиях. Увы! Он бросил учебу и был вычеркнут из списка студентов «за злостные прогулы и игнорирование приказов деканата». В солдаты Лютаврик никак не годился – с детства был слаб здоровьем: не хватало дыхалки (хроническое освобождение от физкультуры). Мать с ним замучилась: Лютаврик нигде не хотел работать, ничто его не занимало, кроме новой системы, которую он от всех скрывал, о которой не говорил даже близким друзьям (впрочем, таких почти не осталось). Никто не хотел связываться с идиотом! Многие догадались, что Лютаврик просто свихнулся на ниве своей великой премудрости – мировой науке известны такие случаи. Приятели начали сторониться Лютаврика. Поначалу он подрабатывал репетиторством – натаскивал выпускников по физике. Но когда поползли слухи о странностях репетитора, все родители разом отказались от такого учителя! А вдруг детки заразятся звездной болезнью! Так и было: Лютаврик нес всякую чушь, рассказывая о Валленштейне и его астрологе, опровергал известные физические законы, попросту издевался над их «нелепостью».