Манучер Парвин - Из серого. Концерт для нейронов и синапсов

ЗЗ уже здесь и, конечно, смотрит на своего бога, доктора Оливера Ку, который болтает с доктором Васвани. Я обращаю внимание, как отдельные лица в этой маленькой группе соединяются и разъединяются – микрокосм самого земного шара.

Доктор Мартин Пфайффер уже улетел назад в Германию. Мы знали, что он пропустит последнее семинарское занятие, когда пили пиво в прошлую среду на прощальной вечеринке. Но в то время мы не знали, что его жене предстоит операция по удалению груди из-за прогрессирующего рака.

Мои мысли блуждают, но мои глаза прикованы к двери. В любую секунду в аудиторию ворвутся доктор Х и доктор Рутковский, извинятся за опоздание, комично и многословно, напоминая Белого Кролика из сказки Льюиса Кэрролла [41]. Этот образ погружает меня в колодец депрессии. Это будет наша последняя встреча. Мне будет не хватать этих встреч по субботам с этими особенными людьми.

Я представляю нас космическими пассажирами с разных планет, которые встречаются здесь, за этим овальным столом, на нашей временной общей орбите. После этого последнего занятия мы снова улетим на наши собственные планеты и наши собственные орбиты, некоторые аж на Седну, самую удалённую от Солнца из известных планет, примерно в восьми миллиардах миль от него. Кажется, нас вместе удерживает пластический мозг, находящийся среди нас, который мигает, как маленькое солнце. Как и у Солнца, у ЗЗ нет сознания. Тем не менее, как и Солнце, он усиливает работу нашего сознания и открывает канал для коллективного разума. Может, человечество когда-нибудь объединится при помощи внутренних резервов, а не просто внешних средств, которые мы продолжаем изобретать и переделывать. Можем, мы с Джульеттой соединимся и между нами не будет ничего, кроме любви. Это моё вечное желание снова пролетает, как вспышка, у меня в сознании, делая ожидание более приемлемым. Где же доктор Х и доктор Рутковский? Если бы мы все были студентами, то воспользовались бы правилом десяти минут и уже спешили прочь из аудитории, как счастливые тараканы.

В дверном проёме появляется доктор Рутковский. У него белое, как соль, лицо, кажется, что оно высохло. Волосы не так хорошо причёсаны, как обычно. Он выглядит растрёпанным, словно прошлой ночью спал на улице или сегодня стал хиппи. Он сжимает край стола, пытаясь унять дрожь в руках, как делают жертвы болезни Паркинсона, когда болезнь у них только начинается.

Меня охватывают беспокойство и страх. Я знаю, что что-то не так, но не знаю, что именно. В аудитории воцаряется мёртвая тишина – она напоминает древнюю китайскую могилу с каменными солдатами.

Рутковский высоко вздёргивает подбородок. Сглатывает.

– Вчера вечером…

Ожидание в аудитории густеет, напоминая по плотности лаву. Но затем снова звучит его грустный голос.

– Вчера вечером водитель, находившийся под действием какого-то наркотика, проехал на красный свет и врезался в машину доктора Хочипилли. У него довольно тяжёлая травма головы.

Мы все в состоянии шока, словно находились в машине с доктором Х.

Рутковский способен выдавить из себя лёгкую улыбку.

– Операция закончилась всего час назад. Врачи остановили внутреннее кровотечение. Но боюсь, что он в критическом состоянии. Он в коме. – Потом Рутковский говорит глупость – типа глупостей, которые говорят люди, когда что-то плохое случается с теми, кого они любят: – Им пришлось состричь его хвост.

Он дёргает головой и начинает плакать. Ситуацию берёт в свои руки Джульетта.

– Если все согласны, то мы отменим сегодняшнее занятие, – говорит она. – Я прослежу, чтобы вы все получили экземпляры работ Брэдли и Эндрю. Вы сможете их прочитать самостоятельно, а потом высказать свои им замечания, когда вам будет удобно.

Рутковский благодарит Джульетту, потом благодарит нас всех и исчезает точно так же внезапно, как появился. Мы все превращаемся в китайских глиняных солдат, раскопанных после веков под землёй. Я вижу грусть в глазах каждого. Кажется, что даже ЗЗ в трансе.

Звук отодвигаемых стульев заставляет меня содрогнуться. Я чувствую, как доктор Васвани опускает руку мне на плечо, когда проходит мимо меня. Её прикосновение лёгкое, как свет. Она знает, как я восхищаюсь доктором Х.

– Его дух не умрёт никогда, – шепчет она мне.

Она тоже им очень восхищается. Кажется, она столько понимает и столько может передать с такой лёгкостью, при этом оставаясь неподвижной, молчаливой – такой неподвижно-молчаливой. Она всегда кажется ускользающей и тем не менее бесконечно доступной.

Аудитория быстро пустеет. Оливер забирает ЗЗ. У меня в голове появляется гротескная мысль о том, что ЗЗ теперь гораздо более сознателен, чем доктор Х. Эту мысль никто не звал. Она пришла сама. Теперь у животных и растений на постере гораздо больше сознания, чем у доктора Х. Мысль крутится у меня в сознании, как струны в теории струн [42]из области физики – возможно, теории всего. Две карты с изображением мозга исчезли. Мадам Венера кажется брошенной. Поразительно, как человеческий мозг способен представлять предметы типа стола празднующими или скорбящими.

Я держу голову руками, потом кладу лоб на стол. Вначале я стону про себя:

– О, как я к вам привязался, доктор Х! – Затем я издаю стон вслух, достаточно громко, чтобы меня услышал стол: – Где ты сейчас, друг мой?

Я чувствую пальцы Джульетты у себя на висках, словно она пытается успокоить боль у меня в голове. Я кладу свои руки поверх её, моя голова всё ещё лежит на столе, руки всё ещё закрывают уши. Я словно не хочу больше ничего слышать. Хочу отключить все звуки реальности. Наконец Джульетта помогает мне встать, предлагая, не произнося ни слова, уйти. У меня ощущение, будто я ухожу с поминок. С поминок по новой любви. Поминок по новому пониманию. Могут ли любовь и понимание умереть? Так же, как умирают люди, которые любят и понимают? А любовь остаётся навечно в могилах? Точно так же, как задерживаются и медлят любовники, пока живы? Смерть – это вечное освобождение от реальности. Я представляю весёлую вечеринку в день своей смерти – подобную вечеринке, на которой празднуют день рождения, и улыбаюсь, как будто бы уже умер.

Мы с Джульеттой вместе выходим из Олин-Холла. Она держит меня за руку, так ходят пожилые супруги. Это последняя суббота мая. Университетский городок пуст. Шумиха в связи с окончанием учебного года закончилась. Речи, которые никогда не меняются и ничего не меняют в сознании, уже выметены командой уборщиков вместе с обёртками от конфет и стаканчиками из-под кофе. Вскоре начнётся летняя сессия. Я свободен до осени. Спасибо, Солнечная система, за лето. Я не возражал бы против двух дополнительных месяцев преподавания, но два дополнительных месяца политики университетского городка превратили бы этого усталого перса в покрытый плесенью, сморщенный инжир или лягушку.