Май Цзя - Заговор

2 апреля

Общежитие. Ночь. Ясно.

Письмо Чэнь Сысы пришло не так быстро, как я ожидал. Тем не менее оно все-таки пришло, такое тяжелое, что сразу было понятно: это не простое письмо. Вполне возможно, что оно было наполнено кирками, мотыгами и лопатами, для того чтобы вырыть мой секрет. Я довольно долго сжимал его в руках, не осмеливаясь вскрыть конверт. Естественно, письмо нельзя было не прочитать, просто я хотел как следует морально подготовиться. Чтобы добавить самому себе защитных сил и уверенности в том, что я выдержу это испытание, я поставил на стол портрет учителя и его предсмертное послание. И когда я буду читать письмо, одновременно смогу в любой момент видеть его наставления.

И так я приступил к чтению письма моей бывшей возлюбленной Чэнь Сысы. Когда я закончил, то внезапно осознал, что мое прежнее беспокойство было излишним, ни в одном месте она не поднимала вопрос предсмертного послания, словно знала, что я боюсь именно этого, поэтому специально не затрагивала эту тему. Я даже заподозрил, что она вообще не в курсе того, что учитель оставил мне предсмертную записку. Тогда я позвонил Чэнь Сыбину, и оказалось, что это правда. Абин сказал, что его отец потребовал никому не говорить о том, что он оставляет мне это послание. Никому, включая его сестру. И это стало прекрасной причиной окончательно отказать ему. Я сказал:

– Учитель так поступил, потому что помнил о моих отношениях с Чэнь Сысы, он боялся, что я не выдержу ее расспросов, поэтому он специально скрыл от нее это.

После моих слов Абин словно все понял, он лишь вздохнул:

– Вот оно как! – И повесил трубку.

Я уверен, что он больше никогда не будет расспрашивать меня о том деле. Так даже лучше. Правда, лучше.

Я и не предполагал, что Сысы напишет такое длинное письмо – исписанные мелкими почерком восемнадцать страниц формата А4, словно и не письмо это вовсе. Судя по разной высоте иероглифов и прерывающимся фразам, она писала его как минимум в течение нескольких дней. В конце стояла подпись и дата – 25 марта – тот день, когда мне в первый раз позвонил Абин. Содержание письма больше напоминало не письмо, а рукопись романа, там проявлялись и чувства, и история, оно волновало до глубины души, и невозможно было оторваться от чтения.

День первый.

…Высокая красная стена с проволочной сеткой наверху, тяжелые черные железные двери были всегда закрыты, открывалась лишь одна створка маленькой двери размером в оконную раму. Перед входом ходил вооруженный дежурный и проверял документы у всех проходящих людей. В детстве я частенько вместе с соседскими ребятишками тайком перебиралась через горы и наблюдала за тем, как наши родители один за другим проходят через эту маленькую дверь и скрываются за ней. Мы втайне мечтали пробраться туда и посмотреть, что там, но никому из нас это не удавалось. Не понимаю, почему нам не разрешали. Когда я подросла, то узнала, что отец состоял на секретной службе, и поэтому то, что находилось за красной стеной, было также секретным местом, никто не мог туда попасть без специального разрешения.

Из-за режима секретности мы до сих пор не в курсе, каков был характер и содержание отцовской работы, однако, судя по тому, какое повышенное внимание уделяла ей организация, уверена, что профессия отца была священной и благородной и, возможно, крайне трудной, требующей от него полного погружения и отдачи. Когда мама была жива, она часто ворчала и требовала от отца поскорее выйти на пенсию, потому что он постоянно пропадал за красной стеной, здоровье его ухудшалось год от года, он становился старее. Поэтому я часто думала о том, когда же отец уже сможет не работать, освободиться от красной стены, стать обычным человеком и вести нормальную жизнь. На второй год после того, как ты перевелся отсюда 54, для отца наконец наступил такой день. Ему уже было шестьдесят пять, ему уже давно пора было на пенсию.

Не стоит и упоминать о той радости, которую мы испытали, когда отец в конце концов зажил спокойной жизнью обычного пенсионера, наслаждаясь тихим счастьем. Возможно, ты не в курсе, что, хотя отец постоянно работал и мало внимания уделял дому и нам, наши чувства к нему были глубокими и искренними. Мы никогда не высказывали упреков, что его слишком мало в нашей жизни, наоборот, мы понимали его, поддерживали и уважали. Мы верили, что отец будет в старости жить счастливо, потому что считали, что ему надо компенсировать то, что отсутствовало в его жизни. У него должна быть спокойная старость, в которой было бы все, о чем он мечтает. Чтобы ему было чем заняться, когда он выйдет на пенсию, мы посадили цветы и стали разводить рыб и птиц. Когда наступали праздники или выходные дни, мы обязательно брали его к родственникам или гулять в парке. В то время Абин еще не учился в аспирантуре и девушки у него еще не было, и я просила его, раз он ничем не занят, побольше побыть с отцом, что он и делал: когда выдавалось свободное время, он сидел с отцом, разговаривал с ним, сопровождал на прогулке. Абин с детства воспитывался в семье бабушки, а потом служил в армии и учился в других местах, поэтому его отношения с отцом были довольно сухие, отстраненные. Поначалу я даже боялась, что они не смогут нормально общаться, а потом поняла, что зря опасалась. Они очень хорошо поладили, намного лучше, чем я ожидала. Думаю, как раз из-за того, что они никогда так не контактировали, сейчас у них всегда было о чем поговорить, они напоминали старых, давно не видевшихся друзей. Только они садились, как тут же возникала какая-нибудь интереснейшая тема для разговора. Таким образом, поначалу отец вел насыщенную и счастливую жизнь, из-за чего мы испытывали искреннюю радость.

Но ты не поверишь, что спустя совсем короткое время, может быть всего через месяц с небольшим, отец пресытился всем этим: и на цветы ему смотреть не хотелось, и птицы разонравились, и с Абином все вопросы уже обсудили. У него как будто поменялся характер, он стал более грубым, часто ныл безо всякой причины, обижался и обвинял всех и вся. Казалось, что все в доме заставляло его испытывать усталость, волнение и беспокойство. Что бы мы ни делали, все вызывало у него раздражение, он мрачнел уже от самого нашего появления рядом, он начинал махать руками, прогоняя нас. Какое-то время ему было ужасно тяжело, каждый день он проводил в тоске, запершись в своей комнате, и, словно заключенный, расхаживал по ней туда-сюда. Мы были в растерянности. Следует отметить, что отец не был человеком, у которого постоянно менялось настроение, перепады которого трудно было бы предсказать, он никогда не придирался к нам и к жизни не предъявлял невыполнимых требований. Но сейчас он полностью изменился, стал привередливым, суровым, деспотичным, грубым и странным. Однажды я что-то сказала, а он в гневе вылетел на балкон, схватил клетку и выпустил птицу на свободу, а потом один за другим разбил горшки с цветами. Еще месяц назад он любил все это, а сейчас говорил, что нет. Игрушки ему быстро наскучивали, словно он был маленьким ребенком. Но разве ж он ребенок? Каждое утро он вставал очень рано, но никуда не ходил, ничего не делал и ничего не говорил, с утра до вечера пребывал в унынии, вздыхал, ругался, сидел в оцепенении, как будто вдоволь натерпелся мучений.