Джон Карр - Все приключения Шерлока Холмса

Он повел меня в свой обшарпанный кабинет, и мы долго беседовали. Конечно, он огорчился из-за того, что вы не приехали сами. Сказал: «Я не слишком и надеялся, в особенности после того, как понес столь тяжелые материальные потери, и теперь моя скромная персона едва ли сможет привлечь к себе внимание такого знаменитого человека, как мистер Шерлок Холмс».

Я заверил его, что финансовая сторона вопроса совершенно не при чем.

«Да, конечно, – отозвался он, – он этим занимается из любви к искусству, но, возможно, в моем деле для него как раз нашлось бы кое-что артистическое. По части человеческой природы, доктор Уотсон, и черной неблагодарности, на которую она способна! Разве я хоть раз отказал ей в чем-нибудь? Более избалованной женщины просто не найти. А этот молодой человек – я относился к нему как к собственному сыну. Здесь он чувствовал себя как дома. И посмотрите, как они со мной обошлись! Ах, доктор Уотсон, это ужасный, страшный мир!»

В таком духе он изливался мне час, а то и больше. Он, оказывается, ничего не подозревал об их романе. В доме жили только он и жена, служанка приходит каждое утро и уходит в шесть вечера. В тот памятный день старик Эмберли, решив доставить удовольствие жене, взял два билета в театр Хеймаркет, на балкон. В последний момент она пожаловалась на головную боль и отказалась ехать. Он поехал один. Сомневаться в этом, по-видимому, нет оснований: он показывал мне неиспользованный билет, который предназначался жене.

– Замечательно… просто замечательно, – заметил Холмс, его интерес к делу рос на глазах. – Продолжайте, Уотсон, прошу вас. Я нахожу ваш рассказ крайне увлекательным. Вы лично осмотрели билет? Номер кресла случайно не запомнили?

– Представьте себе, запомнил, – не без гордости ответил я. – Номер совпал с номером моего шкафчика в школьной раздевалке: тридцать первый. Вот он и застрял у меня в голове.

– Великолепно Уотсон! Сам он, стало быть, сидел либо в тридцатом, либо в тридцать втором кресле?

– Да, конечно, – чуть озадаченно подтвердил я. – В ряду «Б».

– Превосходно. Что еще он вам говорил?

– Он показал мне свое, как он выразился, хранилище. Самое настоящее, как в банке. Железная дверь, железный ставень на окне, никакому взломщику не забраться, как он утверждал. Но у жены оказался дубликат ключа, и на пару они унесли порядка семи тысяч фунтов ассигнациями и ценными бумагами.

– Ценными бумагами? Как же они смогут обратить их в деньги?

– Эмберли сказал, что оставил в полиции опись этих бумаг, и надеется, что продать их не удастся. В тот день он вернулся из театра около полуночи и увидел, что хранилище взломано, дверь и окно открыты, а беглецов и след простыл. Никакого письма, никакой записки, и с тех пор ни слуху ни духу. Он сразу же обратился в полицию.

Холмс на несколько минут погрузился в раздумье.

– Вы говорите, он что-то красил в доме. Что именно?

– При мне он красил коридор. А дверь и оконную раму комнаты, о которой я говорил, уже закончил.

– Вам не кажется, что это несколько необычное занятие для человека, оказавшегося в подобной ситуации?

– «Надо же чем-то занять себя, чтобы сердце не так щемило», – это его собственное объяснение. Разумеется, странный способ отвлечься, так он и человек со странностями. При мне разорвал фотографию жены – разорвал яростно, в приступе бешенства, с воплем: «Чтоб глаза мои больше не видели ее гнусное лицо».

– Это все, Уотсон?

– Нет, есть еще одна мелочь, и она поразила меня больше всего. Я уезжал со станции Блэкхит. Сел в поезд, и только он тронулся, увидел, как в соседний вагон вскочил какой-то мужчина. Вы знаете, Холмс, какая у меня память на лица. Так вот, я говорю о высоком брюнете, к которому я обратился на улице. На Лондонском мосту я заметил его снова, а потом он затерялся в толпе. Но я уверен, что он меня выслеживал.

– Несомненно! Несомненно! – воскликнул Холмс. – Так вы говорите, высокий, черноволосый, с большими усами и в солнцезащитных очках с дымчатыми стеклами?

– Холмс, вы гений. Я этого не говорил, но он действительно прятал глаза за дымчатыми стеклами солнцезащитных очков.

– И с масонской булавкой в галстуке?

– Холмс!

– Это просто, мой дорогой Уотсон. Впрочем, перейдем к тому, что имеет непосредственное отношение к расследованию. Должен вам признаться: это дело быстро принимает совсем иной оборот, хотя на первый взгляд казалось до абсурда простым и не стоящим моего внимания. Конечно, во время вашей поездки все самое важное осталось вами незамеченным, но даже то, что само бросилось вам в глаза, наводит на серьезные размышления.

– Что я упустил?

– Не обижайтесь, мой дорогой друг. Вы знаете, я совершенно беспристрастен. Вы справились со своей задачей как нельзя лучше. Многие и этого не сумели бы. Но кое-какие важные подробности вы явно оставили без внимания. Что думают об этом Эмберли и его жене соседи? Разве это мелочь? Что говорят о докторе Эрнесте? Он и впрямь Лотарио [175] Лотарио – с легкой руки Сервантеса – синоним соблазнителя и сердцееда. наших дней? При вашем врожденном обаянии, Уотсон, каждая женщина готова прийти вам на помощь и поучаствовать во всех ваших начинаниях. Что думает об этом девушка с почты или жена зеленщика? Я буквально вижу, как вы нашептываете комплименты юной официантке из «Синего якоря», а взамен получаете сухие факты. Но вы этим не воспользовались.

– Еще не поздно все исправить.

– Уже исправлено. Благодаря телефону и помощи Ярда я обычно могу узнавать самое необходимое, не выходя из этой комнаты. Кстати сказать, полученные мною сведения подтверждают рассказ старика. В городишке он слывет скрягой, с женой был требователен и строг. В хранилище он держал крупную сумму денег – это святая правда. Правда и то, что доктор Эрнест, молодой холостяк, играл с Эмберли в шахматы, а с его женой, возможно, играл в любовь. Кажется, все яснее ясного, и больше говорить не о чем, и все-таки… все-таки!..

– В чем же загвоздка?

– Возможно, в моем воображении. Что ж, пусть она там и останется, Уотсон. А мы с вами покинем повседневную серость этого мира сквозь боковую дверь – музыку. В Альберт-Холле сегодня поет Карина. Мы успеваем переодеться, пообедать и предаться наслаждению.

Наутро я встал рано, но крошки от гренок и скорлупа от пары яиц на столе свидетельствовали о том, что мой друг поднялся еще раньше. Здесь же, на столе, я обнаружил второпях нацарапанную записку:

«Дорогой Уотсон!

Есть один или два нюанса, которые мне хотелось бы выяснить до подписания контракта с мистером Джосаей Эмберли. После этого мы сможем считать это дело законченным, а быть может, и нет. Я только прошу Вас быть поблизости часа в три пополудни: вполне возможно, что Вы мне понадобитесь.