Энн Перри - Улица Полумесяца

Томас заметил, что инспектор неловко ерзает в своем кресле.

– Благодарю вас, – вздохнул он, глядя на Добсона. – А не знаете ли вы, может, он получил какое-то наследство, скажем, от благодарного клиента? Или от умершего родственника?

– Нет, насколько мне известно. Но почему вас это заинтересовало, сэр?

– Мне необходимо исключить некоторые мотивы его убийства, – уклончиво ответил Питт.

Ему не хотелось делиться с Добсоном своими подозрениями, касающимися источников дохода Кэткарта.

Больше полицейским почти ничего не удалось узнать, и через пять минут они принесли свои извинения и покинули контору.

– Вы думаете, вещицы могли быть украдены? – спросил Телман, как только они оказались на улице. – Если он захаживал в дома богатых коллекционеров и беседовал с ними перед тем, как запечатлеть на снимках, то у него имелись прекрасные возможности узнать, что за ценности они имели и где их хранили.

– И когда они приходили фотографироваться в его студию, то имели прекрасную возможность лицезреть их вновь, – ехидно продолжил его мысль Питт, пересекая улицу и по пути ловко обходя кучку навоза.

Его спутник быстро вскочил на тротуар на другой стороне улицы и понимающе хмыкнул. Ему приходилось приноравливаться к стремительной походке Томаса. Он привык вечно догонять шефа, но такие гонки по-прежнему раздражали его.

– К тому же, по всей видимости, богатые любители искусства знакомы с коллекциями друг друга, – продолжал размышлять инспектор.

– Вероятно, – согласился Питт. – В любом случае рисковать не стоило. Но, по-моему, нам все-таки лучше проверить, не заявлял ли кто-то о кражах. У меня есть список его заказчиков.

Однако эти проверки не принесли ничего полезного, как он и ожидал. Среди сообщений о пропавших предметах искусства или мебели не оказалось ничего, что соответствовало бы описанию предметов обстановки дома в Баттерси, и Томас пришел к заключению, что Кэткарт имел побочный и, вероятно, более значительный источник дохода, чем его фотографии, какими бы великолепными они ни были.

Суперинтендант подкрепился приличным ужином в ближайшем трактире, но особого удовольствия не получил и, придя домой, посидел немного за кухонным столом у печки. Писем из Парижа не принесли, так что полицейский рано отправился в кровать и, к собственному удивлению, хорошо поспал.

Следующие два дня они с Телманом продолжали выяснять подробности жизни Кэткарта, посещая заказчиков, обслуженных им, согласно ежедневнику, за шесть недель, предшествующих его кончине.

Леди Джарвис, которую Питт посетил в середине дня, оправдала его ожидания. Она приняла полицейских в вычурно украшенной богатой гостиной. Собранные в глубокие складки парчовые шторы, падавшие практически от потолка и до самого пола, демонстративно показывали богатство дома. С долей зависти суперинтендант подумал, что они также прекрасно защищали комнату от зимних сквозняков, даже если при этом осенью пропускали меньше золотистого мягкого света. Повсюду поблескивала потемневшая и отполированная поколениями слуг и владельцев тяжелая массивная мебель из резного дуба и теснились многочисленные стайки рамочек со снимками, на которых запечатлелись персоны разных возрастов, застывшие в величественных позах, чтобы обрести в оттенках сепии надежное бессмертие. Несколько сановитых вельмож в строгих мундирах крайне серьезно взирали в неведомую даль.

Сама леди Джарвис, женщина лет тридцати пяти, отличалась консервативной представительной красотой, несмотря на то что изящно очерченные брови, взлетавшие над глазами, придавали ее лицу немного больше внутренней свободы воображения, чем казалось на первый взгляд. Ее роскошный наряд с еле заметным турнюром и пышными, приподнятыми на плечах рукавами строго соответствовал текущей моде. Как бы хотелось Питту купить Шарлотте такое платье! На ней оно смотрелось бы более эффектно.

– Вы упомянули о мистере Кэткарте, фотографе? – начала хозяйка дома, и на лице ее отразилась горячая заинтересованность. – Неужели кто-то подал на него иск?

– А вы не знаете, кто мог это сделать? – быстро спросил Томас.

Шанс посмаковать немного пикантные сплетни представлялся даме слишком привлекательным, чтобы упустить его, даже если это было опасно.

– Возможно, леди Уорлингем, – произнесла она с легким сомнением. – Ее крайне обидел портрет, который Кэткарт сделал с ее младшей дочери, Доротеи. На самом деле я подумала, что он с изрядной проницательностью уловил ее натуру, да и сама она в восторге от портрета. Но, полагаю, он получился слегка вульгарным.

Питт промолчал, ожидая продолжения.

– Всё из-за цветов, – продолжила леди Джарвис, грациозно взмахнув ручкой, – они излишне… соблазнительны, на мой взгляд. Они скрывали ее наряд так, что от него осталось… местами… одно воображение. – Она едва не рассмеялась, однако вовремя вспомнила о приличиях. – Неужели именно она нажаловалась? Вот уж не думала, что это дело касается полиции. Ведь он не нарушил никакого закона, верно? – Женщина пожала плечами. – И даже если есть какой-то подобный закон, то у меня лично нет никаких жалоб.

Вуаль мечтательно-тоскливой задумчивости на мгновение затуманила ее глаза, словно и она могла бы на что-то пожаловаться, и суперинтендант уловил в их выражении, как тосклива бывает неумолимо правильная жизнь, если волнение может вызвать даже соблазнительная, благодаря изобилию цветов, фотография.

– Нет, мэм, нет никакого закона, – спокойно ответил он, – и насколько мне известно, леди Уорлингем ни на что не жаловалась. А мистер Кэткарт делал и ваш портрет?

Его блуждающий взгляд прошелся по имевшимся в гостиной снимкам, показывая, что он не видит такой фотографии.

– Да, – ответила хозяйка, нисколько не повысив голос – очевидно, цветов на ее портрете не было, – он в кабинете моего мужа. Вы желаете взглянуть на него?

– О, мне бы очень хотелось, – заинтересовался Питт.

Дама молча встала и прошла по холодному коридору в кабинет, обстановка которого идеально дополняла торжественно унылую пышность гостиной. Главной доминантой служил массивный письменный стол, в книжных шкафах теснились толстые фолианты в дорогих переплетах, а на стене красовалась рогатая оленья голова – застывшие стеклянные глаза придавали ей легкое сходство с фотографиями военных на столе гостиной.

На стене напротив письменного стола висел большой фотографический портрет леди Джарвис в традиционном платье для дневных приемов. Падающий из окна свет мягко освещал черты ее лица – широко распахнутые ясные глаза, подчеркнутый крылатый изгиб бровей… Ни мебель, ни украшения не отвлекали взгляд от самого портрета: его пересекали лишь узкие полоски теней, отброшенные четкими перекрестьями георгианской оконной рамы.