Мариша Пессл - Ночное кино

– Они все так говорят.

– У нее был роман с Экслом Роузом. Он про нее песню написал.

– Наверняка ту, которая «Приглашаем в джунгли» [108].

– Я не понимаю, чего ты психуешь. Все будет круто.

«Все будет круто». Я как будто стоял босиком на полу, а у меня из-под ног выдергивали ковер.

– Это из-за того, что было ночью, – сказал я.

Она только вздернула подбородок, схватила ежегодник школы «Гармония» и, театрально хмурясь, его полистала.

– Ты сердишься, что я был джентльменом? Уважал границы наших рабочих отношений?

Она захлопнула ежегодник, сунула в сумку.

– Нет.

– Нет?

– Нет, это из-за прослушиваний на «Гамлетту» в Блошином театре.

– Прослушивания на «Гамлетту». В Блошином театре.

Она торжествующе кивнула:

– Они поменяли наоборот все гендеры, чтобы у женщин наконец были хорошие роли. Я хочу попробоваться на Гамлетту, мне надо круглосуточно репетировать монологи. А ты рехнешься – тебе же не нравится, как я играю.

– Неправда. Я очень пристрастился к твоей игре.

Она складывала старый серый кардиган: на плече летящая птица из блесток, на левом локте беззвучно кричащим ртом распахнулась большая дыра.

– Ты же сам ночью сказал, что я должна бежать вперед, а ты мой чирлидер, будешь меня подбадривать. Ну вот я и побежала.

– С чего это ты решила меня послушаться?

– Я же говорила, что это все временно. Пока мы не выясним про Сандру. А мы выяснили. И у меня теперь есть деньги.

До отъезда в «Гребень» я ей заплатил, присовокупив изрядный бонус, о чем теперь отчасти жалел.

– Кроме того, ты будешь занят – тебе надо кричать на каждом углу, на Сандре деньги заколачивать, как вот Хоппер говорил.

Я посмотрел, как это замечание проплывает мимо – гранатой взрывается прямо перед носом. Нора тысячеглазым насекомым носилась по комнате – складывала, запихивала, упаковывала пожитки.

– Расследование не окончено, – сказал я. – Ты уходишь из голевой зоны, в четвертом тайме из четырех, за пять секунд до конца матча, после третьего дауна.

Она испепелила меня взглядом:

– До тебя так и не дошло, да?

– Что до меня не дошло? Я с восторгом выслушаю.

– Ты ничего не понял. Если бы Кордова кому-то причинял зло, Сандра бы этого не допустила. Я ей доверяю. И Хоппер тоже. А ты совершенно явно не доверяешь никому. Забирай свое пальто.

Она яростно сдернула с вешалки черное пальто Синтии и швырнула на кровать. Пальто сползло на пол. Я отдал его Норе, потому что к Оливии Эндикотт стоило надеть что-нибудь без перьев. Нора в пальто влюбилась, с беззастенчивым восторгом объявила, что в нем она как будто «французский человек», – уж не знаю, что имела в виду.

– Я тебе его подарил, – сказал я.

Она надела пальто, шагнула к зеркалу с Большой Желтой Птицей [109]и очень медленно уложила на шее зеленый шарфик. Потом цапнула с кроватного столбика черную федору и аккуратно водрузила на голову – точно короновала себя, потерянную королеву. Я в некотором ошеломлении сошел за нею вниз. Там она бросила сумки на полу и направилась в кабинет. Она, оказывается, забрала Септима с передержки. Села перед клеткой на корточки.

– Бабушка Илай, когда подарила мне Септима, сказала, что есть правила, – сообщила Нора. – Его полагается дарить тому, кому он нужен. В этом отчасти его магия. Надо понимать, когда пора его отдавать, – это когда больнее всего. Я хочу, чтоб его взял ты.

– Я не хочу птицу.

– Но птица тебе нужна .

Она отперла дверцу, и синий попугай спорхнул ей в ладонь. Нора что-то прошептала ему в невидимое ухо, посадила на качели и пошла прочь, мимо меня и в коридор. Остановилась только на пороге.

– Я схожу с тобой. Поговорю с хиппушкой. Мало ли – вдруг она из Симбионистской армии освобождения? [110]

– Нет. Я сама.

– И что – все? Я тебя больше никогда не увижу?

Она сморщила нос, будто я сморозил редкостную глупость:

– Ну естественно, ты меня увидишь.

Она встала на цыпочки и обняла меня. Обнималась девчонка на «пять» – тощие руки обхватили мою шею, точно кабельные стяжки, костлявые коленки ударились об мои. Словно хотела прихватить с собой нестираемый отпечаток меня.

Затем подобрала сумки и зашагала вниз по лестнице.

Я подождал, пока она свернет за угол, и кинулся следом. Я понимал, что она меня прибьет, если увидит, но, к счастью, тротуары были забиты толпами шопоголиков, я успешно прятался среди них и дошел за Норой до самого метро, где она прыгнула в поезд 1, затем пересела на L, затем на 6 и наконец вышла на Астор-плейс.

Выбравшись с людной станции, я ее потерял. Крутил головой как ненормальный, даже запаниковал, испугался, что вот теперь – все, я так и не узнаю, как она там, все ли у нее благополучно. Бернстайн, драгоценная золотая монета, выскользнула из моих неловких рук и растворилась среди нью-йоркских миллионов.

Но потом я ее отыскал. Винтовой своей походкой она переходила Сент-Маркс-плейс, миновала пиццерию, стойку с журналами. По Восточной Девятой я дошел до треугольного садика на углу с Десятой. Нора взбежала на крыльцо ветхого таунхауса. Держась поодаль, я нырнул в подворотню.

Нора поставила сумки и позвонила в дверь.

Я прикидывал всевозможные сценарии спасения – ворваться в дверь, пнуть с дороги девять кошек, енота и подшивки «Виллидж войс» за сорок лет, промчаться мимо торчков, целующихся на кушетке, и психоделического плаката с Золотыми Воротами в преддверии «лета любви» [111], наверх в комнату Норы: добро пожаловать, крысы, у нас тут воняет старой посудной губкой. Нора сидит на краю футона, вскакивает, бросается мне на шею.

Вудворд? Я сильно налажала .

И однако. Дом, конечно, подозрительный – ржавые кондиционеры, в окнах ящики с сохлыми цветами, – но на первом и втором этажах даже не один, а два эркера, куда и впрямь струится море света.

Норе никто не открыл. Она позвонила снова.

Пусть никого не будет дома. Пусть у суперской хиппушки приключилась семейная неприятность аж в Вудстоке. А если откроют, пусть на пороге возникнет полуголый автор-исполнитель с татуировкой во всю грудь «Добро пожаловать на радугу». Пусть я еще разок ее спасу.

Дверь открылась, и появилась пухлая женщина с седыми кудельками и в полосатом фартуке, измазанном грязью, – земля из цветочных горшков или глина с гончарного круга. Женщина бесспорно изучала Таро и ела сою, хотя касательно прочего я мог и ошибаться. Нора что-то сказала, женщина улыбнулась, подхватила одну сумку, и они исчезли внутри, а дверь затворилась.

Я еще чего-то подождал, – может, музыку включат или свет. Но ничего не случилось, ничего мне не досталось, больше ничего не осталось мне – лишь ветерок носился по кварталу, гонял одинокие желтые листья и ворошил мусор, прибившийся к бордюру.