Жорж Сименон - Маньяк из Бержерака. Дом судьи. Мегрэ и человек на скамейке (сборник)

– Так что?

– Все, шеф… Готово…

Второе запястье наконец-то оказалось заключено в стальное кольцо наручников.

Марсель Эро, пошатываясь, поднимался с пола, придерживая правой рукой залитую кровью левую кисть. Он, как и комиссар, взялся за бутылку на столе, но не чтобы выпить, а чтобы плеснуть себе на рану. Укус оказался таким глубоким, что обнажилась кость.

Постучался жандарм, приоткрыл дверь:

– Моя помощь не нужна?

И тогда Мегрэ обвел всех присутствующих мгновенно потускневшим взглядом. Посмотрел на Дидин, довольно кивавшую головой, на Межа, который с отвращением оттирал руки от крови, на растерянного жандарма, на Эро, заматывавшего запястье в клетчатый платок…

Альбер Форлакруа с трудом поднимался, вернее, садился… Он так и остался сидеть на полу, впав в полную прострацию. По телу его до сих пор проходили длинные судороги.

Стало так тихо, что послышалось тиканье карманных часов, лежавших на столе. Мегрэ вновь пристегнул их к цепочке. Было два часа десять минут.

– Он заставил меня поверить, что это сделала она, – пробормотал Эро, с глупым видом разглядывая укушенную руку. – И тогда, чтобы отвести подозрения…

Мегрэ почувствовал себя таким уставшим, будто несколько часов подряд держал на плечах весь мир.

– Межа, займешься ими?

Он вышел из мэрии, зажег трубку, медленно прошелся до порта. За спиной слышались семенящие шаги. Море постепенно затопляло берег. Перекрещивались в небе прожекторы маяков. Луна только что взошла, и дом судьи выделялся в ночи белым пятном – странным, таинственным, мертвенно-белым пятном…

Шаги стихли. На углу улицы виднелось два силуэта. Это Дидин встретилась со своим кривым таможенником, который ждал ее. Она говорила ему вполголоса, зябко кутаясь в шаль:

– Вот интересно, а голову ему отрубят?

Чуть позже скрипнула калитка. Они вернулись к себе. Сейчас они вскарабкаются на свою необъятную пуховую перину и, лежа в темноте, долго еще будут шептаться.

Оставшись совсем один, Мегрэ, неожиданно для себя самого, тихонько пробормотал:

– Вот так!..

Все было кончено. Наверное, он никогда больше не вернется в Л’Эгийон. Эта деревня превратится для него в давнее воспоминание, далекий, призрачный пейзаж. Маленький, но с удивительным количеством мелких деталей, какие встречаются внутри стеклянных шаров. Целый мир в миниатюре… И люди в этом мире… Судья в кресле напротив камина… Лиз в кровати, ее припухшие чувственные губы, отливающие темным золотом зрачки, налитая соком грудь… Константинеско в своей квартирке в Версале и его дочь, каждый день отправляющаяся в консерваторию… Старик Гораций Ван Усшен в своих слишком светлых брюках и белом кепи… Тереза, которая все-таки выйдет замуж, чего бы это ни стоило… Вдова Эро, совсем было уверившаяся, что ей предстоит в одиночестве коротать старость в своем доме, к которой вдруг вернется ее сын, простодушный великан…

Из темноты донесся мерный плеск, и комиссар вздрогнул. Но потом вспомнил, что это старик Барито отправляется ставить свои верши на угрей.

И то правда! Во сколько сегодня прилив?

Мегрэ не стоило труда запомнить дату, ведь это был день рождения его свояченицы – 19 октября. К тому же преступление пришлось на понедельник, а на набережной Орфевр давно подметили, что убийства по понедельникам – явление редкое. И наконец, это было первое расследование в текущем году, которое можно было бы назвать «расследованием с зимним привкусом».

Все воскресенье шел дождь, мелкий и холодный; черные влажные крыши и мостовые тускло поблескивали, желтоватый туман, казалось, просачивался в квартиру сквозь щели в окнах. Было так сыро, что мадам Мегрэ сказала:

– Мне бы следовало задуматься о том, чтобы уплотнить оконные рамы.

Каждую осень в течение последних пяти лет Мегрэ обещал себе, что заделает щели в ближайшие выходные.

– Будет лучше, если ты наденешь теплое пальто.

– А где оно?

– Я поищу.

В половине девятого утра на улице было так темно, что свет в квартире не выключали. Пальто Мегрэ пахло нафталином.

Дождь прекратился. Во всяком случае он не был заметен, но мостовые по-прежнему оставались мокрыми, а после того, как по ним прошлись толпы прохожих, покрылись еще и липкой грязью. К четырем часам пополудни, еще до наступления сумерек, тот же желтоватый туман снова окутал Париж, размывая свет уличных фонарей и витрин.

Когда зазвонил телефон, в кабинете не оказалось ни Люка, ни Жанвье, ни малыша Лапуэнта. На звонок ответил корсиканец Сантони, новичок в бригаде; до этого итальянец десять лет работал в отделе, занимающемся игорным бизнесом, а затем – в полиции нравов.

– Это инспектор Нёвё, III округ, патрон. Хочет поговорить с вами лично. Кажется, что-то срочное.

Мегрэ взял трубку:

– Слушаю, старина.

– Я звоню вам из бистро на бульваре Сен-Мартен. Тут обнаружен какой-то тип, убитый ударом ножа.

– На бульваре?

– Нет. Не совсем. В прилегающем тупике.

Нёвё, не первый год служивший в полиции, сразу же догадался, о чем думает Мегрэ. Поножовщина в отнюдь не респектабельном квартале – что здесь может быть интересного? Обычная пьяная драка. Или, возможно, сведение счетов между местными молодчиками, испанцами или выходцами из Магриба.

Поэтому Нёвё поспешил добавить:

– Дело кажется мне не совсем обычным. Думаю, вам лучше приехать. Это между большим ювелирным магазином и лавкой, торгующей искусственными цветами.

– Я приеду.

Комиссар впервые взял с собой на место преступления Сантони. В маленьком черном автомобиле криминальной полиции Мегрэ почувствовал себя неуютно, главным образом из-за одеколона инспектора. Ко всему прочему Сантони носил каблуки, так как был невысокого роста, на безымянном пальце – большой желтый бриллиант, наверняка фальшивый, а волосы его были напомажены.

Черные силуэты прохожих сливались с темными улицами, подошвы хлюпали по грязи мостовых. На тротуаре бульвара Сен-Мартен столпилось около тридцати зевак, двое полицейских в форме не пускали их к месту происшествия. Нёвё, ожидавший Мегрэ, открыл дверь машины.

– Я попросил врача остаться до вашего приезда.

Наступило то время дня, когда в самой густонаселенной части Больших бульваров царило наибольшее оживление. Стрелки светящихся часов, расположенных над входом в большой ювелирный магазин, показывали двадцать минут шестого. В лавке искусственных цветов была освещена только одна витрина, настолько бесцветная и пыльная, что казалось сомнительным, будто сюда вообще кто-нибудь заходит.

Между двумя магазинами находился проход во дворик, каких много в этом районе. Этот крошечный переулок был таким узким, что его трудно было сразу заметить. Освещение отсутствовало.